Пустыня теперь не та, что раньше

Знаменитый креативный фестиваль под названием Burning Man («Горящий человек»), ежегодно проводимый в пустыне Блэк-Рок, представляет собой одновременно и арт-шоу, и суровое испытание физических сил его участников. Каждый год почти 70 тысяч человек собираются на неделю в песках Северной Невады, чтобы пообщаться с другими такими же «бёрнерами», а также поучаствовать в монументальных арт-проектах, которые часто оказываются кульминацией творческого процесса, занявшего весь год [228].

Происхождение этого мероприятия довольно скромное – сначала это была просто встреча друзей у костра в день летнего солнцестояния, которая постепенно переросла в ежегодное собрание вольнодумцев. Помимо запрета на ношение огнестрельного оружия в лагере единственное официальное требование к участникам звучало так: «Не мешайте другим получать впечатления» [229]. Поощрялось проявление таких качеств, как доброта, открытость, готовность поделиться с ближним. Фактически здесь можно было в изобилии найти все, чем славились ранние ярмарки Ренессанса: сексуальную свободу, нудизм, наркотики, личную креативность и большое количество располагающих временем людей, не принуждаемых к соблюдению стандартных правил общественного поведения.

Чтобы не повторять путь масштабных фестивалей наподобие Comic-Con, которые часто обвинялись в засилье поп-культуры, организаторы сделали лагерь Блэк-Рок-Сити свободным от коммерции пространством, где продаются только вода и кофе – напитки, крайне необходимые после бурных ночных празднеств [230]. Многие участники привозят с собой продукты и изделия ручной работы для раздачи или бартерного обмена, но любые денежные расчеты при этом не допускаются [231]. Те, кого уличают в продаже товаров, изгоняют с мероприятия. Участники заклеивают лентой даже самые мелкие логотипы на своих девайсах, и, несмотря на активную вовлеченность в это событие Кремниевой долины, открытого патронажа с ее стороны практически не наблюдается, если не считать отдельных попыток установления деловых контактов и вербовки специалистов. Однако даже здесь, где недопустимость коммерции является одним из незыблемых правил, начинают происходить изменения.

«На фестивале Burning Man техническая элита ищет новые возможности», – возвещал подзаголовок статьи в New York Times летом 2014 г. [232]. В последнее время появилось много хорошо оборудованных лагерей, штатный персонал которых выполняет все работы по благоустройству перед прибытием состоятельных гостей. В этих частных оазисах комфорта часто имеются кондиционеры, личные душевые кабины и туалеты, а также развлекательные центры. Их обитатели нередко прибывают туда на частных самолетах, иногда в сопровождении дворецких, поваров, массажисток и артистов. Некоторые подобные турпакеты предусматривают предварительное изготовление предметов искусства, чтобы пускать пыль в глаза другим приезжим. Стоимость пребывания в таких роскошных условиях на фестивале Burning Man составляет 25 000 долларов с человека и более.

Многие считают появление таких лагерей искажением духа фестиваля и осуждают стремление получить удовольствие от участия в мероприятии, не следуя его базовым принципам, таким как опора на собственные возможности, забота об экологии и взаимопомощь. Некоторые посетители окружают свои автофургоны-кемперы забором, чтобы оградить их от обычных обитателей лагеря. Некоторые нанимают охранников, чтобы те избавляли их от нежеланных гостей. Управляющих такими элитными лагерями обвиняли в создании тяжелых условий труда, хотя здесь довольно трудно разобраться, эксплуатировались ли работники на самом деле или они чувствовали себя эксплуатируемыми в соответствии с истинным духом мероприятия.

Фестиваль Burning Man проводится в пустыне. Открытой всем ветрам безжалостной пустыне, где температура часто достигает 38 °C, а опасные пыльные бури – обычное дело. Добраться туда стоит недешево, а для выживания в течение недели требуется подготовка, выносливость и приличная сумма денег [233]. Стоимость аренды симпатичного кемпера на время фестиваля доходит до 8000 долларов [234]. Проживание даже в самых необустроенных лагерях оказывается дорогим удовольствием, требующим тщательной подготовки, свободного времени и доступа к специальному оборудованию и материалам, необходимым для выживания в этой удаленной и суровой местности. Стандартный билет для одного участника стоит 390 долларов.

Деньги нужны и для того, чтобы переложить на кого-то исполнение своих семейных и иных социальных обязанностей на длительный период, а это еще больше сужает круг потенциальных участников. Неделя пребывания в лагере (плюс время на дорогу) – это роскошь, которую в состоянии себе позволить работники с оплачиваемым отпуском или те высококвалифицированные специалисты, которые могут менять работу раз в год. Матери-одиночки, подрабатывающие по вечерам официантками, чтобы сводить концы с концами, вряд ли когда-нибудь попадут на фестиваль. Это удовольствие доступно только людям с устойчивым финансовым положением или тем, кто имеет надежных спонсоров.

Перепись участников фестиваля 2014 г. показала, что более 35% из них имеют годовой доход свыше 100 000 долларов, в то время как доля американцев с таким доходом составляет всего 8,5% [235]. Непропорционально высоким оказался среди участников и процент миллионеров.

«Создатели высокотехнологичных стартапов приезжают на фестиваль Burning Man и потребляют там наркотики в надежде придумать следующее грандиозное приложение, – рассказывал Тайлер Хэнсон, работавший координатором в элитном лагере. – Burning Man – это больше не революция контркультуры. Теперь это зеркало общества» [236]. Летом 2016 г. один элитный лагерь даже подвергся нападению разгневанных участников, которые обрезали электрические провода, опорожнили емкости с питьевой водой и запечатали двери кемперов, богатые обитатели которых ушли на танцы [237].

Так происходит потому, что фэндом – это не утопия. Или, возможно, он не только утопия, а если он ею и оказывается, то никогда не остается надолго. Каждый идеальный мир подвержен опасностям своего собственного успеха. После успешной колонизации прежде пограничного культурного пространства всегда неизбежно наступает его джентрификация.

В 1980–1990-х гг. научные представления о феномене фэндома изменились. Это стало результатом «второй волны» исследований, направленных на переосмысление процесса создания фан-групп. К тому времени стало ясно, что мотивация фанатов сложна и разнообразна, она не ограничивается безликой преданностью утопическим идеалам. Потребовалось более изощренное объяснение в духе Макиавелли.

Оно получило название «фэндом как социальное возрождение» [238]. В новой интерпретации фан-группы рассматривались не как приют для людей, отвергнутых неласковым мейнстримом, а как шанс для возрождения господствующей системы на другой основе: новой иерархии, в которой творческие люди могли занять главенствующее положение [239]. Студент, который чувствовал себя обиженным и отвергнутым обществом или возлюбленной за то, что сам он ценил мозги выше мускулов, мог вступить в шахматный клуб. В «шахматном клубе» наш стереотипированный «ботаник» мог подумать: «Теперь я один из тех, кто придирается к новичкам, еще только осваивающим азы игры. И возможно, в таких условиях кто-то решит, что я достаточно крутой парень, чтобы со мной встречаться».

Немногие субкультуры отказываются от возможности внутреннего разделения по иерархическому принципу, основанного на статусе и влиятельности индивидов. Даже на Burning Man, этом бастионе социального эгалитаризма, новичков, плохо подготовленных к существованию в суровых условиях, иногда называют «пони в блесточках» [240]. Это не комплимент. В играх и технологиях свежие лица – это «нубы». На ярмарке Ренессанса печальная участь ждет тех посетителей, которые, не изучив ситуацию, попытаются проложить себе путь к вершинам иерархии, просто купив костюм.

Трудно не заметить проявлений элитарности в желании оценивать других фанатов и соревноваться, кто опытнее, «по?длиннее», «аутентичнее» и вообще «лучше». На каждого фаната, присоединяющегося к движению по утопическим причинам, находятся другие фанаты с более приземленной мотивацией. А иногда причины стать фанатом оказываются смешанными. Хотя пользователи компьютеров Apple могут быть или не быть частью новой творческой аристократии, нельзя игнорировать социальные выгоды от демонстрации одного из самых узнаваемых, самых дорогих высокотехнологичных брендов. Компьютеры Apple часто стоят на сотни долларов дороже, чем модели ее ближайших конкурентов со сходными техническими параметрами. Dell, HP, Lenovo и Asus предлагают менее дорогие ноутбуки с более быстрыми процессорами. Программные интерфейсы Apple считаются более простыми в использовании, но фанатизм, который они вызывают, может оказаться непропорциональным их техническим достоинствам. Белые наушники с белыми проводами, блестящий корпус, культовые цвета и логотип телефона или ноутбука Apple – это больше, чем просто элементы технических устройств, это также символы статуса. Немногие другие высокотехнологичные бренды могут похвастаться визуальным брендингом такого уровня, но для Apple это стержневой компонент дизайна. Нельзя отрицать эффект экономического престижа, создаваемый покупкой товаров под этим брендом.

Что касается первых ярмарок Ренессанса, то мотивация некоторых фанатов могла быть еще примитивнее. За пределами ярмарочной территории приобрести высокую репутацию, а заодно привлечь внимание лица наиболее предпочтительного пола – задача зачастую непростая. Как рассказывал об этом Джесс Уинфелд из Reduced Shakespeary Company: «Это было место, где чудаки и неудачники, а также люди, не нашедшие своего места в жизни, могли запросто переспать друг с другом» [241].

Безусловно, это другая интерпретация «ренессанса» идеализма, который наложил такой отпечаток на американскую культуру 1960 – 1970-х гг.