Броуди. Часть первая

Броуди имел докторскую степень по машиностроению и недавно устроился работать в вуз. Он обратился ко мне вскоре после начала учебного года. Его студенты жаловались на плохое отношение. Броуди был очень умным человеком, но держался высокомерно. И он не имел никакого представления о нормах и приличиях. С трудом понимал чувства других и не осознавал, как выглядит в глазах окружающих. Он во всеуслышание рассуждал об ошибках студентов, называя имена и отмечая, чья именно работа выполнена из рук вон плохо. Когда методист обсуждал с ним подобный инцидент, Броуди ответил своим монотонным голосом, что не видит в этом ничего страшного. Студентка была неправа, и ей следовало просто применить верный подход.

Когда руководитель попросил Броуди извиниться перед студенткой, которую тот оскорбил, он отказался. По его словам, ему не в чем было себя упрекнуть, ведь это она ошиблась и сама должна за это отвечать. С таким отношением он рисковал получить низкий рейтинг и проблемы на работе. Но Броуди не реагировал на предупреждения. Он не понимал, как одно связано с другим, и почему его правота рассматривается как проявление излишней строгости. Ему стало казаться, что люди не ценят его положительных качеств, высокого интеллекта, уровня профессионализма, обширных знаний в области классической музыки и искреннего желания стать верным товарищем. Все обращали внимание лишь на то, что не подлежало обсуждению, было данностью. Неужели никто не понимал этого?

Однажды во время лабораторной работы Броуди сказал одному студенту, что тот может забыть о карьере в машиностроении, если не выполнит задание. Он часто давал более сложные объяснения, чем в учебниках, и студенты испытывали растерянность. Если кто-то не мог ответить на вопрос, Броуди начинал кричать. А когда был особенно раздражен «глупостью» собеседника, использовал крепкие выражения и мог даже швырнуть бумаги на пол. Точно так же он вел себя с коллегами, в том числе вышестоящими. Его не любили, даже ненавидели. Но он по-прежнему не понимал, почему у него нет друзей, и продолжал агрессивные попытки наладить отношения. Любил разговоры о полученных грантах и своих успехах, хвастался удачно составленными заявками на выдачу патента.

Вместо того чтобы рассматривать Броуди как высокомерного грубияна, я отнеслась к нему как к Роботу. При нашем знакомстве сразу обнаружились невербальные проблемы. Он не смотрел мне в глаза, слабо выражал эмоции и совершал крайне мало спонтанных движений. Увидев меня в холле, он поднялся со стула и встал слишком близко ко мне. Его голос звучал громко и монотонно. Я поняла, что ему сложно наладить контакт с людьми, он не способен завязать отношения. Даже его профессиональные интересы были весьма ограниченными. Возможно, это нормально для ученого, но он не умел говорить на посторонние темы. Разве что о музыке, своей второй страсти. Пока мы беседовали, он не закрывал рта и очень расстраивался, если я пыталась сменить тему, вставить слово или что-то прокомментировать.

Броуди осознавал, что его поведение влияет на рабочие показатели. Ведь именно это он пришел со мной обсудить. Однако выглядел совершенно безучастным к предмету разговора. Он полагал, что может просто перейти в другой университет. Броуди считал себя талантливым ученым, хвастался высоким IQ и рассказывал, что откроет собственный бизнес, где будет руководителем. И ему не придется больше иметь дело с оскорбленными чувствами окружающих. Да и не хотел он никого оскорблять! Ему просто необходимо поле, где он мог бы завершить свои исследования, чтобы потом перейти к более глобальным задачам, соответствующим его уровню. Куда именно двигаться, он, правда, не знал. Но полагал, что заслуживает места в Массачусетском технологическом институте. Там он непременно преуспеет, потому что знает наверняка, как добиться успеха в этой сфере.

Броуди искренне не понимал, почему все им недовольны, а сам он все еще одинок. Ведь ему так хотелось завести друзей и иметь близкие отношения. Обычно взрослые люди, задающиеся такими важными вопросами, вызывают у меня огромное сочувствие. Но сопереживать Броуди по-прежнему было трудно. Я не получала от него никакой отдачи во время общения, а внутренние противоречия, с которыми он боролся, со временем только разрастались. Когда я пыталась поговорить об этом, он продолжал твердить о своем и быстро переходил на что-то более конкретное. Передо мной сидел человек без эмоций, настоящий робот, который говорил, казалось, сам с собой. Он будто читал мне лекции по машиностроению и классической музыке, подчеркивая свои обширные, даже всеобъемлющие знания. Ему казалось, что это должно всех впечатлять, делать его привлекательным и уважаемым. Но это было не так, что его крайне удивляло. Я не могла даже понять, к какому полу он испытывает истинный интерес. Казалось, ему необходим был хоть кто-нибудь. Но несмотря на убежденность, будто он прилагал для этого все усилия, в реальности его попытки были равны нулю.