2.1. Положение Либеральной партии

Выборы принесли либералам ошеломляющую победу. Королева предложила сформировать правительство сначала лорду Хартингтону, затем лорду Гренвиллю, но оба отказались, заявив, что возглавить его непременно должен Гладстон – главный «виновник» победы.

Триумф[178]

Королева не любила Гладстона. Говорят, что однажды она сказала о нем: «Это единственный министр, который никогда не обращался со мной ни как с женщиной, ни как с королевой». В письмах к дочери Виктория называла его «очень опасным министром» и «удивительно несимпатичным». Королева просто возненавидела Гладстона, когда во время своего первого премьерства тот предложил ей передать свои полномочия принцу и принцессе Уэльским, объявив нации о невозможности выполнять их по состоянию здоровья. Этого она не простила Гладстону до конца его дней[179].

4 апреля 1880 г. в письме к своему секретарю Г. Понсонби королева решительно указывала, что «скорее отречется», чем поручит формирование кабинета Гладстону. Эта угроза, видимо, неслучайно «просочилась» и стала достоянием правящей элиты, а позже и общественности. Через несколько дней Хартингтону и Гренвиллю официально передали, что государыня «не желает иметь дело с Гладстоном». Но все лихорадочные усилия Виктории оказались напрасными. «Народный Уильям» вновь стал премьер-министром, а об отречении королева предпочла не вспоминать.

Гладстон поспешил сформировать правительство. Несмотря на то что в состав кабинета были введены два радикала – Чемберлен и Дилк, состав правительства успокоил самых реакционных представителей господствующего класса. Ведущие позиции на ключевых постах заняли лидеры правых, так лордом-канцлером был назначен граф Селборн, министром по делам Индии – Хартингтон, генерал-губернатором Ирландии – лорд Купер, первым лордом Адмиралтейства – лорд Нортбрук, министром внутренних дел – Харткорт, секретарем по делам Ирландии – Форстер. Кроме самого премьера и Форстера, примкнувшего к вигам, лишь Дж. Брайт, Чемберлен и Дилк не принадлежали к земельной аристократии. Из них реальный политический вес имели лишь два последних. Как верно подметил С. Колмаков, Брайт, с именем которого связывали самые радикальные проекты еще 10 лет назад, все больше отходил от активной политической деятельности и был «лишь тенью великого человека» ^[180].

Придя к власти, либеральное правительство тут же столкнулось с рядом социально-экономических сложностей, неспокойной ситуацией в Ирландии, а также обострившимися противоречиями внутри самого парламента. Однако одной из основных проблем стала внутренняя разобщенность либеральной партии. По словам Герберта Гладстона (сын У. Гладстона), «министерство представляло собой легкую форму коалиции»[181]. Гладстону пришлось руководить значительно большим количеством парламентариев, традиционно не склонных к дисциплинированности. Эта неуправляемость происходила из-за уверенности депутатов, что ввиду огромного превосходства сил их подчинение партийной дисциплине при голосовании по конкретным вопросам не подвергнет позиции правительства опасности. Даже незначительные вопросы становились причинами раздора. Поэтому в большинстве случаев проблемы в министерстве возникали из-за внутреннего соперничества. В результате из-за обструкции многие проекты, которые могли принести министерству кредит доверия среди населения, неоднократно откладывались.

Поскольку билль о правах входил в предвыборную программу, либеральная партия обязана была выполнить свое обещание и принять его. Основным спорным моментом стал вопрос о времени проведения реформы. Сразу после выборов 1880 г. среди передового крыла партии стали раздаваться все более громкие голоса в пользу осуществления главного, на их взгляд, предвыборного обещания. По мнению радикалов, билль должен был с одной стороны, поднять престиж партии, с другой – нанести удар по противникам-вигам. Радикалы были полны уверенности в своих силах весной 1880 г. и желали перейти в наступление. Известный юрист Фредерик Гаррисон в письме к Дилку настаивал на немедленном решении вопроса о реформе: «До сих пор никогда не было такой благоприятной возможности для новой партии прогресса и такого шанса для смелого человека нанести удар (вигам. – Е.Н.), какой выпал для вас»[182]. Схожего мнения придерживался и сам Дилк: «Я убежден, что билль о правах нужно претворять в жизнь немедленно». Однако радикалы оказались неспособны надавить на правительство, и их надеждам на немедленное рассмотрения билля о правах не суждено было осуществиться.

Партийная верхушка во главе с Гладстоном прекрасно понимала, что, как только билль будет принят, появится неизбежное требование как внутри парламента, так и за его стенами о необходимости роспуска правительства и проведения новых выборов. Было неизвестно, получат ли либералы вотум доверия или к власти вновь придут консерваторы. Именно поэтому было решено не поднимать вопрос о реформе во время первых сессий. Данный довод был идеален для отсрочки. Радикальному крылу ничего не осталось, как смириться с положением дел в 1880 и 1881 гг. Таким образом, Либеральная партия решила держать вопрос о реформе про запас и достать его на поверхность лишь к концу срока деятельности министерства, сделав билль логичным завершением работы правительства.

В области внутреннего законодательства в период между 1880 и 1883 гг. почти ничего не было сделано в связи с необходимостью нормализации ситуации в Ирландии[183]. Действительно, либеральная и радикальная печать требовали от министров незамедлительных действий[184].

С середины 1870-х гг. ирландское сельское хозяйство страдало от аграрного кризиса. Цены на сельскохозяйственную продукцию падали в результате роста иностранной, в первую очередь американской, конкуренции. Мелкому арендатору все труднее становилось сводить концы с концами и выплачивать ренту, а это влекло за собой насильственное выселение. При этом пропадали даром средства и силы, затраченные на мелиорацию, улучшение почвы, строительство амбаров. Несколько неурожайных лет еще больше усугубили ситуацию. В некоторых графствах начинается голод. Лендлорды выселяют семьи, не имеющие возможности уплачивать ренту. В этих условиях Земельная Лига, созданная в 1879 г. и возглавляемая Майклом Дэвиттом, руководила борьбой крестьян-арендаторов, используя внепарламентские методы – отказ от уплаты ренты и долгов, защиту арендаторов от выселения. Лига пыталась оказать давление на ирландскую фракцию парламента, требуя борьбы за законодательство, облегчающей положение сельских жителей.

Социальная напряженность в Ирландии к началу 1881 г. резко возросла – под руководством Земельной Лиги борьба ирландского народа достигает нового размаха. Именно тогда была проведена великолепно организованная кампания остракизма управляющего одного из лендлордов – капитана Бойкота. У него бросили работу все арендаторы и батраки, его оставила вся прислуга – кухарка, горничные, конюхи. Бойкоту и членам его семьи не продавал продукты ни один местный лавочник. После отчаянного письма капитана в английские газеты Ольстера был сформирован отряд из 50 добровольцев-оранжистов, который под охраной полицейских формирований убрал урожай и эвакуировал семью управляющего. Вскоре кампания бойкотирования развернулась по всему Зеленому острову, а сам термин прочно вошел в английский, а затем и другие языки.

Лидер консерваторов маркиз Солсбери надеялся, что лендлорды примут брошенный им вызов и проведут широкомасштабные выселения не уплачивающих ренту фермеров. Солсбери объяснял, что это «приведет к столкновению и вынудит правительство либо действовать, либо признать свою неспособность». Но землевладельцы пошли на уступки, резонно считая, что лучше получать уменьшенную плату, чем вообще ничего.

Расчеты оппозиции опрокинули и достаточно тонкие действия Гладстона. Когда парламент начал свою работу в январе 1881 г., правительство объявило о намерении снести сразу два билля, касавшихся Ирландии, – законопроект: о земельной реформе, имевший целью разрешение аграрного вопроса путем достаточно весомых уступок арендаторам, но одновременно и второй – о пресечении аграрных преступлений и посягательств на частную собственность. Власти в Ирландии получали для этого такие широкие полномочия, что этим были удовлетворены даже самые ярые консерваторы. Ф. Энгельс заметил, что ирландцы «вынудили Гладстона отречься от всех своих фраз и держаться более по-торийски, чем даже самые ярые тори»[185].

На проект земельной реформы Гладстона Солсбери отреагировал пространной статьей в «Куотерли ревю». Он объявил его мерой, нацеленной на конфискацию части собственности лендлордов и на разжигание постоянного антогонизма между ними и их арендаторами. Но маркиз предлагает не просто его отвергнуть. Он выдвигает идею добиться системы справедливой компенсации арендаторов и эффективного механизма для обеспечения своевременной уплаты ренты.

Билль об охране собственности вызвал, естественно, крайнее раздражение и негодование в рядах фракции ирландских националистов (60 парламентариев) в палате общин. Еще более обострил ситуацию закон, принятый 2 марта 1881 г., вводивший в Ирландии на неопределенный срок военное положение. Естественно, что данная программа встретила сопротивление ирландцев. Под искусным руководством своего лидера Парнелла, которому, между прочим, принадлежала и идея бойкотирования в ее крайних формах, ирландцы стали активно использовать в ходе дебатов с целью их максимального затягивания тактику обструкции, для чего тогдашний регламент работы парламента давал самые широкие возможности. Однажды устав от бесконечных речей Парнелла, парламент принял не лишенное английского юмора решение: разделиться на 17 групп, с тем чтобы одна группа слушала Парнелла, а остальные спали.

В итоге на обсуждение этого билля палате общин потребовалось целых два месяца – работа по всем другим проблемам была практически парализована. Однажды палата заседала 22 часа подряд, однако вскоре этот рекорд был перекрыт – заседание продолжалось без перерыва почти трое суток (71 час!). Ирландская фракция действовала как единый механизм – заранее было определено, кто и когда может покинуть зал заседаний для отдыха и приема пищи. Это трехдневное заседание спикер прервал, получил на это предварительное согласие лидеров либеральной и консервативной фракций. Тем самым был создан важный прецедент и нарушен принцип безусловной свободы прений, который неукоснительно соблюдался в парламенте несколько сотен лет.

После того как билль прошел в палате общин, Солсбери и Норткот решили не мешать второму чтению и в верхней палате при условии внесений в дальнейшем ряда важных поправок. Гладстон отнесся к поправкам лордов с подчеркнутой корректностью, категорически отклонив лишь немногие из них. Норткот, на которого это произвело самое благоприятное впечатление, настойчиво советовал своему партнеру отреагировать новыми предложениями, снял прежние поправки. Но Солсбери упрямо стоял на своем, и лишь под давлением большинства партийного руководства он согласился на поиск компромисса с правительством. Всю полноту ответственности за конфронтационный подход Солсбери был готов взять на себя. В узком кругу он заметил, что, «поскольку нам приходится иметь дело в лице Гладстона с сумасшедшим, необходимо иметь такого и с другой стороны, и он предложил себя в этом качестве». Следствием всего этого стало принятие половинчатого неэффективного закона, породившего то положение вещей, которое было иронически названо системой «двойного владения»[186].

Если на обсуждение билля о защите собственности потребовалось 22 заседания палаты общин, то на законопроект о земельной реформе – 53 заседания. Ранее только обсуждение проекта первой парламентской реформы 1832 г. отняло у парламента больше времени. Этот билль стал законом только в августе 1881 г. – тем самым завершилась многотрудная сессия этого года. Она продолжалась 154 дня, или около 1 400 часов, в среднем каждое заседание продолжалось более девяти часов.

Билль содержал существенные уступки ирландским арендаторам. Отныне ренту должен был устанавливать специальный земельный суд, а не лендлорд. Арендная плата должна была исчисляться по стоимости участка без учета его подорожания вследствие проведенных арендатором работ. Иначе говоря, арендатор отныне мог повышать урожайность, не опасаясь, что его трудовые и денежные затраты принесут дополнительные доходы лендлорду, а ему самому – лишь увеличение арендной платы. Земля, однако, оставалась собственностью лендлорда, и никаких шансов на ее выкуп билль не давал. Несмотря на принятый билль, добиться спада национальной борьбы в Ирландии не удалось. Тогда Гладстон арестовал лидера националистов Парнелла как виновного в осуществлении практики парламентской обструкции и подстрекательстве к насильственным действиям.

Чарльз Парнелл

Однако, как утверждал отечественный историк Л. Е. Кертман, у Парнелла были и личные мотивы на время исчезнуть с политической арены. У кумира миллионов ирландцев была взаимная любовь с женой своего соратника по партии капитана О’Ши, занимавшего положение в партии лишь благодаря своей близости в лидеру. Но викторианская Англия с ее пуританскими ханжескими взглядами и католическая Ирландия были не лучшим местом для неосвященной церковью любви. Стоило информации об этой связи попасть в прессу, и с политической карьерой Парнеллу пришлось бы навсегда распрощаться. И вот как раз осенью 1881 г. возникла угроза скандала: через несколько месяцев у «миссис О’Ши» должен был появиться на свет ребенок от Парнелла. Оставить женщину без поддержки в такой нелегкой ситуации далеко не самый порядочный поступок, но чтобы избежать разоблачения, краха политических надежд, грязных сплетен на страницах газет, стоило отсидеть некоторое время в тюрьме[187].

Но уже через несколько месяцев правительству пришлось выпустить Парнелла и его соратников на свободу, поскольку только Парнелл мог призвать ирландцев прекратить аграрную войну и регулярно платить ренту. Уже 10 апреля Парнеллу было разрешено временно покинуть тюрьму и отправиться в Париж на похороны своего племянника. Разумеется, Парнелл не мог не встретиться с Кэтрин О’Ши. Встреча носила сугубо личный характер и была довольно трагичной, поскольку ребенок был при смерти.

Артур Бальфур

Вскоре с «некоронованным королем Ирландии» был заключен «договор», по которому ирландцы должны были прекратить кампанию против вновь созданных специальных трибуналов по рентным платежам, а правительство обязалось представить специальный законопроект относительно урегулирования проблемы неплатежей.

Артур Бальфур и Джозеф Чемберлен

Эта договоренность вызвала обостренно негативную реакцию значительной части английского мнения. Именно в этой связи 35-летний Артур Бальфур произнес свою первую, действительно важную, парламентскую речь. Пожалуй, стоит сказать пару слов об этом британском политическом деятеле, будущем пятидесятом премьер-министре Великобритании. Как и подобает представителю аристократической верхушки, Артур получил образование в Итоне и Кембридже. Вскоре был избран депутатом палаты общин от консервативной партии. Бальфур пользовался уважением обеих сторон палаты общин – он был единственным консерватором, к которому Гладстон в ходе дебатов обращался так же, как обычно только к своим коллегам по партии, – «мой уважаемый друг»[188].

Бальфур был племянником маркиза Солсбери и обладателем фантастического состояния в 4 млн ф. ст. Его основу заложил в конце XVIII века дед Артура – один из крупнейших дельцов Ост-Индской компании. Он приобрел поместье в Шотландии на берегу залива Ферт-оф-Форт, а заодно лес с оленями, речку с лососем, охотничий домик и место в парламенте, а в качестве жены – дочь восьмого графа Лодердейла. Его младший брат Эсташ женился на леди Френсис Кемпбелл, дочери герцога Аргайла, внучке герцога Сатерленда, племяннице герцога Вестминстерского и свояченице принцессы Луизы, дочери королевы.

Отец Артура умер в возрасте 35 лет, когда мальчику было всего 7 лет, оставив сестру Солсбери, леди Бланш, управляться с семейством из пяти сыновей и трех дочерей. Она научила сына любить столь почитаемых ее братом Джейн Остин и «Графа Монте-Кристо» и, что гораздо более важнее, передала ему столь свойственное Сесилам чувство долга и ответственности.

Бальфур всю жизнь очень старался беречь свою энергию. В парламенте он никогда не сидел прямо, но старался принять положение, максимально приближенное к горизонтальному. Многое он предпочитал делать, находясь в постели, и редко вставал до обеда. Зато он беспрестанно читал: научный трактат лежал открытым на каминной доске, пока он одевался; детектив прочно обосновывался на столике у изголовья кровати; тома по философии и теологии теснились на полках кабинета, грудами оккупировали софу; журналы загромождали стол и стулья, а губка в ванной служила подставкой для очередного французского романа. Правда, было одно существенное ограничение, неукоснительно соблюдавшееся Бальфуром: он никогда не читал газет.

Из всех видов спорта Бальфур отдавал предпочтение гольфу и играл на уровне высшего мастерства. Как известно, эта игра состоит в том, чтобы точными, тщательно выверенными ударами специальной клюшкой с железным наконечником загнать резиновый мячик в маленькую лунку. Чтобы не промахнуться, требуется предельная сосредоточенность. А это помогает игроку на время отрешиться от повседневных дел и забот, дает человеку умственного труда столь необходимую психическую и физическую разрядку. Позднее Бальфур стал первым английским премьер-министром, прочно оседлавшим автомобиль. Лондонские полицейские дважды оштрафовывали его за превышение скорости[189]!

В начале мая 1882 г. Форстера отправили в отставку, и новым министром по делам Ирландии стал лорд Кавендиш. 4 мая он принял назначение, 5 – выехал в Дублин, а 6 мая 1882 года в дублинском Феникс-парке на него и его помощника Борка было совершено покушение, и оба были убиты террористами. Между тем лорд Кавендиш был популярным парламентарием, сторонником компромиссной линии Гладстона, младшим братом лидера вигов маркиза Солсбери и неродным племянником миссис Гладстон. Сестра же вдовы Кавендиша была единственной подлинной любовью Бальфура на протяжении всей его долгой жизни. Новым министром по делам Ирландии был назначен Ч. Тревельян.

Понятно, что билль правительства о неплатежах, предусматривавший определенную материальную помощь арендаторам со стороны государства, возбудил массу страстей и в парламенте, и в стране в целом. Возникла реальная перспектива свержения либерального кабинета. Консерваторы единодушно выступили против билля, и их сплоченность возрастала по мере его рассмотрения в палате общин. Напротив, в рядах либералов царили сомнения и разногласия – в целой серии голосований министры получали лишь минимальное преимущество. В случае проведения новых выборов шансы либералов представлялись достаточно проблематичными.

Консерваторами было решено имитировать тактику 1881 г.: дать законопроекту пройти второе чтение в палате лордов, а затем внести поправки принципиального характера. Возможно, это было ошибочное решение. Принятие билля вторым чтением означало согласие лордов с его принципами. Между тем принятие поправок на практике привело бы к их грубейшим нарушениям. Кроме того, процесс обсуждения поправок и контрпоправок позволял министрам затянуть дебаты.

Однако консервативные пэры были вынуждены согласиться на второе чтение билля, и 10 августа 1882 г. большинство лордов и землевладельцев Ольстера, зная о готовности либералов апеллировать к электорату под хлестким лозунгом «Пэры против народа», решили капитулировать. Это мнение разделяло большинство в обеих фракциях партии, на том же настаивала королева. Принятие билля, как отметил современник, заставило торийских пэров выглядеть и чувствовать себя «подобно своре выпоротых гончих»[190]. Таким образом, настойчивые попытки разыграть против правительства ирландскую карту обернулись для торийской партии тяжким поражением. «Золотая возможность уничтожить диктатуру Гладстона» так и не была реализована.

Гладстон: «Муниципальная реформа? Отлично! Мы повесим ее, если найдем комнату»[191]

Тем временем внимание общественности переключилось на внешнюю политику в связи с оккупацией английскими войсками Египта летом 1882 г. Чтобы должным образом прояснить вопрос, вернемся несколько назад. В 1876 г. консервативное правительство Дизраэли скупило у египетского хедива акции Суэцкого канала. В итоге был установлен англо-французский контроль над египетскими финансами (поскольку часть акций Суэцкого канала по-прежнему принадлежало французам). Постепенно судьбой Египта стали распоряжаться европейские советники.

В 1881 г. в Египте началось серьезное национальное движение против засилья иностранцев, в котором приняла участие и армия во главе с полковником Араби-пашой. Осенью 1881 г. они заставили хедива принять конституцию и собрать палату нотаблей. Несмотря на это, движение постепенно возрастало, и в июне 1882 г. началось восстание в Александрии, сопровождавшееся массовыми убийствами европейцев. В Лондоне начали обсуждать вопрос о вооруженной интервенции. Гладстон под нажимом вигов и части радикалов во главе с Чемберленом был вынужден согласиться на интервенцию в Египет. Одиннадцатого июля началась бомбардировка Александрии, затем последовала высадка английских войск, отряды Араби-паши были разбиты, и к середине сентября англичане завершили полную оккупацию Египта. Эта акция значительно изменила отношение общественности в пользу правительства.

Однако из-за ирландского и египетского вопросов все другие законопроекты были положены под сукно, что вызывало недовольство либералов как внутри, так и за пределами кабинета. На протяжении нескольких сессий правительство делало попытки обсудить вопросы представительства Лондона, представительства графств и методы борьбы с коррупционной практикой на выборах (проект стал биллем в 1883 г.). Их обсуждение раз за разом откладывали, поскольку возникала необходимость заниматься более важными вопросами, а список незаконченных проектов все возрастал.

Помимо законотворческой и административной проблемы, с которыми правительство столкнулось в первые годы нахождения у власти, оно было вынуждено противостоять разногласиям внутри парламента: необходимость принимать во внимание позицию и тактику ирландских националистов, обструкцию консервативной оппозиции. Отдельной проблемой стали обострившиеся разногласия между правоверными гладстонианцами и радикалами, с одной стороны, и землевладельцами-вигами – с другой. Торийская печать не замедлила возобновить свои страстные призывы к вигам и умеренным либералам по созданию единого фронта противостояния опасности «коммунизма» и «радикальной республики»[192].

Однако и сама консервативная партии не представляла собой единого лагеря. После смерти Дизраэли, лидера консерваторов в 1881 г., руководство тори в палате общин возглавил Норткот, невзирая на хроническую болезнь сердца и вопиющую «неэффективность» (позднее Бальфур вспоминал, что Норткот мог быть «соперником Гладстону не в большей степени, чем деревянный трехпалубный корабль – дредноуту»)[193]. Норткот обладал высокой репутацией политического деятеля, был хорошим полемистом, но вел себя пассивно и излишне деликатно по отношению к правительству, что, естественно, не могло не вызывать разочарования и критических настроений у его коллег. Поскольку палату лордов возглавил маркиз Солсбери, на время воцарилось своеобразное двоевластие, а консерваторы разделились на сторонников того или другого лидера.

Рендольф Черчилль

Отдельные члены торийской партии зачастую стремились нарушить партийную дисциплину, выступая против умеренно-респектабельного руководства консерваторов нижней палаты и занимая крайнюю позицию. Так называемую подрывную деятельность проводили в основном лорд Рендольф Черчилль (отец знаменитого политика XX в) и его беспокойные союзники.

Получив место в палате общин, Черчилль первое время не проявлял совершенно никакого интереса к политике. Рендольф любил читать, отдавая предпочтение французским романам, увлеченно играл в шахматы и интересовался спортом. Он обладал отменным вкусом в одежде и винах. Однако с детства страдал недостаточно крепким здоровьем и временами был подвержен приступам острой депрессии. Наверняка, он бы провел всю жизнь рядовым заднескамеечником, всецело предаваясь развлечениям высшего света, если бы не оказался вовлеченным в крупный скандал, вызванный любовной историей своего старшего брата.

Дело заключалось вот в чем. Старший брат Рендольфа Блэндфорд, наследник титула и владений герцога Марльборо, будучи женатым и имея детей, воспылал страстью к графине Эдит Эйлисфорд и начал активно за ней ухаживать. Казалось бы, заурядный случай, но дело осложнялось тем, что наследник английского престола принц Уэльский (будущий король Эдуард VII) также решил приударить за молодой обаятельной графиней. Пока принц Уэльский наслаждался красотами Индии во время своего официального визита, Блэндфорд значительно преуспел в своих отношениях с графиней. По возвращении принца в Лондон разразился скандал. Принц потребовал развода Блэндфорда с женой и последующей женитьбы на графине, которой тоже предстояло пройти через бракоразводный процесс.

Высшее общество раскололось: часть симпатизировала Блэндфорду, другие были на стороне наследника престола. Рендольф Черчилль безоговорочно принял сторону брата и в борьбе за его интересы допустил большую несдержанность и опрометчивость. Он попытался запугать принца, пригрозив, что если дело дойдет до суда, то свет увидят любовные письма наследника престола к Эдит Эйлисфорд. Эта дерзость со стороны Рендольфа привела принца в бешенство. Последовал разрыв отношений Черчилля с принцем Уэльским. Наследник престола объявил о своем нежелании посещать те дома, где будут приняты лорд Рендольф с супругой. В результате молодая чета оказалась в изоляции. Именно после этих событий Черчилль решил всерьез обратиться к политике, желая взять реванш и доказать свое превосходство. В мечтах амбициозный политик видел себя не просто лидером палаты общин, это было слишком мелко для него, а премьер-министром и главой консервативной партии.

Вскоре дом Рендольфа, по-прежнему игнорировавшийся высшим лондонским светом, превратился в штаб-квартиру «четвертой партии». Происхождение названия Черчилль объяснял следующим образом. Однажды во время заседания кто-то из парламентариев подчеркнул факт существования в стране двух великих партий, на что Парнелл заметил, что существует еще и третья партия, имея в виду сторонников ирландской автономии. В тот момент Рендольф обратил внимание на существование четвертой партии, желая подчеркнуть особую позицию своей группы.

Казалось бы, многочисленные неудачи и провалы правительства предоставляли поистине неограниченные возможности для его критики. Но переднескамеечники во главе с Норткотом явно были неспособны использовать эти возможности. Между тем Рендольф Черчилль, Генри Драммонд Волф, Джон Горст, а также примкнувший к ним по совету Солсбери Артур Бальфур в своих атаках на министров использовали выражения, в корне отличавшиеся от традиционно предельно корректных и скучнейших речей Норткота и его коллег.

«Четвертая партия». Vanity Fair. 1880

Члены «четвертой партии» избрали главным оружием обструкцию, стремясь максимально затруднить прохождение любого законопроекта. При этом их главным помощником, сам того не желая, выступал Гладстон, которого было совсем нетрудно втянуть в дискуссию.

С. Норткот

Атаки «четвертой партии» отмечались как «веселые, дерзкие, жестокие, безответственные и блестящие»[194].

Норткот не понимал подобной тактики и вскоре «четвертая партия» оказались в открытой конфронтации со своим лидером, которого ее члены именовали «великой старухой» или еще более «деликатно» – «козлом». Первое прозвище было связано с неспособностью Стаффорда отвечать на колкие выпады Гладстона – «великого старца», а второе связано с формой бороды, которой он выделялся среди коллег.

Во время второго министерства Гладстона «возмутители спокойствия» доставляли либералам массу хлопот. Спасение от острого языка лорда Рендолфа не находил никто. Словесные дуэли становились все острей. В качестве примера можно привести обмен репликами с Харткортом, который назвал Черчилля «маленьким ослом» и получил сдачу в виде «чертого дурака», произнесенного с большим чувством[195].

Рендольф Черчилль: «Настанет день и они поставят мне памятник»[196]

Солсбери и Бальфур еще в начале 1881 г. осознали, насколько ценно и выгодно иметь в лице Черчилля парламентского фрондера, способного своими выходками и демонстрациями запугать и дезориентировать и Гладстона, и либеральную партию в целом. Необходимо использовать любые средства для скорейшего свержения правительства! С конца 1882 г. Черчилль в своих публичных выступлениях постоянно поддерживал на плаву концепцию «торийской демократии» (основоположником которой был Дизраэли). Торийская демократия редко определялась в таких доступных понятиях, как это делал Черчилль, адресуясь на митингах к многотысячным толпам слушателей. По его словам, бастионами демократических свобод становились наследственная монархия, палата лордов и англиканская церковь, традиционный союзник консерваторов.

Первый кролик испуганно: «Что это такое? Лорды?» «Возможно, это фермеры», – трясущимся голосом ответил второй кролик[197]

Палата лордов, где тори имели значительное большинство, также проявляла обструкционистские тенденции к правительству либералов. Соратниками консерваторов в палате лордов выступили виги и независимые пэры, вступившие в оппозицию при решении большинства проблем касающихся Ирландии. Как считают некоторые британские исследователи, сказывалось и личное отношение маркиза к Гладстону. Солсбери испытывал пренебрежения и даже презрения к премьер-министру и всему тому, что он представлял в политике. Такое отношение разделяли многие пэры, такие как герцог Ричмондский, который в частных беседах называл лидера либералов «сумасшедшим». Но вскоре воинственная политика Солсбери начала беспокоить даже его коллег тори. Ричмонд однажды заметил лорду Кейрнсу: «Меня беспокоит опрометчивость Солсбери. Мне кажется, он не понимает, что в отдельных случаях нужно идти на компромисс» [198].

В результате законопроекты, которые правительству удалось провести через палату общин за первые три сессии, либо задерживались, либо искажались палатой лордов. Так, палата лордов отвергла билль правительства о компенсации арендаторам за непродление срока аренды лендлордами, буквально изуродованы были другие законопроекты министров. Вместе с тем аристократические «спортсмены» были вынуждены смириться с принятием закона об охоте на дичь 1880 г. Этот закон устанавливал правило, согласно которому в договор об аренде земли включалось право фермера убивать дичь на арендованной им земле без компенсации землевладельцу[199].

Законотворческая блокада становилась настолько невыносимой, что летом 1882 г. Гладстон, по утверждению Дилка, решил немедленно внести на рассмотрение проект билля о правах «как насущный вопрос, по которому следует вести борьбу с палатой лордов»[200]. Неудачи в области законодательства, борьба с оппозицией усугублялись отсутствием единства в самой либеральной партии, что также ослабляло правительство. Внутренняя борьба радикалов против вигов не затухала. Молодая «поросль» радикалов пришла в правительство с уверенностью в собственных силах и повышенными амбициями. Радикалы позволяли себе резкие высказывания, даже критику кабинета министров. В итоге они смогли обеспечить себе значительную поддержку среди электората. Однако по причине численного превосходства виги по-прежнему сохраняли контроль над позицией партии.

Положение Гладстона как лидера партии было непростым. Ему приходилось решать сложнейшую задачу – удерживать либеральную партию от распада. Не вызывает сомнения, что ни при одном другом руководителе невозможно было бы объединить в одну партию и правительство столь разные и непримиримые интересы. В то же время неопределенность его позиции не способствовала стабилизации шаткого альянса либералов и примирению основных противоречий. Можно отметить двойственность премьер-министра. С одной стороны, он явно отдавал предпочтение вигам, с другой – выступал за радикальные меры. Данная позиция подразумевала некий паралич, что противоречило потребностям партии[201].

Гладстон не раз говорил об усталости и желании освободиться от своего бремени. Данное обстоятельство вызывало беспокойство вигов. Лорд Хартингтон писал премьер-министру: «Я думаю, что руководство палатой общин в ее нынешнем состоянии невозможно для кого-либо, кроме Вас. Я не сомневаюсь, что ваша отставка приведет к скорому, если не немедленному, роспуску правительства». На это премьер-министр отвечал: «Нет никакого серьезного вопроса ни сейчас, ни в будущем, по которому виги и радикалы не смогли бы договориться»[202]. Однако на деле ситуация была совершенно иной.

Отсутствие конкретных достижений у либерального правительства между 1881–1883 гг. объясняется наличием его внутренних проблем. В атмосфере раскола и противостояний в кабинете было почти невозможно принимать политические решения. Неизбежной тенденцией стала следующая: лучше не принимать никаких решений, чем те, которые могут еще больше расколоть партию. Характер этой проблемы лучше всего иллюстрируют попытки кабинета в 1880 и 1882 гг. разработать законодательную программу для следующей сессии. В обоих случаях проводились многочисленные заседания, однако они показывали неэффективность правительства, поскольку ничего не было представлено. В итоге чувство разочарования выросло не только среди радикалов, но и среди умеренного большинства либералов. И те, и другие понимали потребность перемен: либо министерство начнет двигаться вперед, либо распадется.

Хотя само министерство почти не затрагивало тему реформирование избирательной системы до 1883 г., вопрос не оставался полностью «повисшим в воздухе». Сразу после выборов 1880 г. представители рабочего движения проявляли желание подтолкнуть тему к обсуждению. Им вторили и батраки, ставившие все более четкие политические цели. Одна из петиций начала 1880-х гг. выражает отчаяние рабочих: «Они (сельскохозяйственные рабочие. – Е.Н.) чувствуют, что с ними обращаются, как с изгоями, в их отечестве, и они вынуждены искать в других странах те конституционные права, в которых им отказано на родине»[203]. Недовольство правительством постепенно усиливалось и влияло на парламентариев радикалов. Для сохранения народной поддержки необходимы были решительные действия[204].

Мощь левого крыла внутри либерального правительства значительно возросла в конце 1882 г., когда либерал-радикал Дилк занял пост министра по делам местного самоуправления. С огромной трудностью Гладстону удалось преодолеть возражение королевы и добился его назначения[205]. Премьер-министр доказывал поспешность принятия еще одного радикала в кабинет необходимостью поддержания равновесия между левыми и правыми. Фактически эта перестановка сдвинула равновесие явно влево, поскольку Дилк имел более передовые взгляды по большинству вопросов. Хотя радикальное крыло все еще оставалось в численном меньшинстве в правительстве, оно постепенно набирало силу, чтобы бросить вызов вигам. В результате в законодательной сфере за 1883 г. было достигнуто немного, но лидеры радикалов оказались способны перехватить инициативу и, более того, подготовить почву для билля о правах в следующем году.

Готовясь к сессии 1883 г., правительство находилось в нерешительности. Смятение особенно остро чувствовалось в январе-феврале из-за состояния руководителя партии. Зимой 1883 г. Гладстон отправился на юг Франции восстановить здоровье, до того как было принято какое-либо решение по новой программе, и, по словам Дилка, «предполагали, что он уже не вернется в большую политику». Королева поспешила предложить Гладстону принять звание пэра и уйти в отставку[206]. Хотя Гладстон серьезно не рассматривал такой ход событий, он не стал рассеивать слухи о его грядущей отставке и поделился своими сомнениями по поводу будущего с Гренвиллем, которому он поручил руководство партией. «Великий старец» предупреждал, что не может взять на себя ответственность за такой важный законодательный проект, как расширение избирательных прав и объяснил: «Лично я очень хочу, чтобы он (билль. – Е.Н.)прошел, но я не чувствую в себе необходимой энергии, позволяющей мне охватить в моем нынешнем состоянии такую широкую и сложную тему. Прежде чем кабинет приступит к рассмотрению, мне необходимо, вероятно, уйти в отставку»[207].

В итоге кабинет оказался парализованным в отсутствие руководителя, а недоверие между вигами и радикалами усилилось из-за неопределенности. С точки зрения радикалов, вакуум в руководстве давал им возможность энергично двигаться вперед. Во время январских заседаний кабинета Чемберлен и Дилк в очередной раз стали настаивать на немедленном внесении билля о реформе, а вопрос о перераспределении предлагали отложить на будущий год. Радикалы подробно обсудили этот вопрос с коллегами. Дилк так описывает результаты переговоров в своих мемуарах: «Чемберлен и я посоветовались с кабинетом, однако большинство было против нас. Хартингтон, лорды Спенсер и Селборн настаивали на совместном рассмотрении билля о правах и перераспределении парламентских округов. Лорд Гренилль считал, что вносить законопроект избирательной реформы означало бы преждевременный конец работы парламента. Лорд Дерби и Кимберли открыто искали повода не затрагивать опасную тему». В итоге кабинет наложил вето на немедленное внесение билля[208].

В итоге на 1883 г. была принята довольно скромная программа. Основными мерами стали: законопроект о представительстве Лондона и, «если позволит время», билль о реформировании местного управления и законодательства о коррупции. Последовательность вопросов совершенно не соответствовала желаниям левого крыла. Однако они были счастливы, что наметился хоть какой-то прогресс[209].

Воинственность радикалов на время вышла за пределы кабинета. Чемберлен открыто заявлял общественности о расхождении взглядов с официальным политическим курсом. Более того, в частных компаниях лидер радикалов гарантировал на следующий год абсолютное первенство избирательной реформе. Основными действиями радикалов за стенами парламента в 1883 г. стало проведение агитации, основной целью которой было, с одной стороны, навязать кабинету свою программу, с другой, – заручиться общественной поддержкой. Вскоре радикалы убедились, что смогут одержать победу и взять вверх.

Возвращение Гладстона к активному руководству в начале весны означало надежду на проведение реформы. Премьер-министр пребывал в отличной форме, абсолютно отбросив все мысли об отставке! Его секретарь Эдвард Гамильтон писал в середине мая: «Я с удивлением обнаружил, что, комментируя будущее правительства, он не считал следующую сессию последней. Даже если билль о реформе будет внесен в будущем году, парламент постарается протянуть еще одну сессию, чтобы рассмотреть вопрос о парламентской реформе в Шотландии и Ирландии». После личной беседы с премьер-министром, Дилк заявил Чемберлену: «Гладстон говорил о билле с интересом и отбросил мысли об отставке». Смена настроения премьер-министра имела важное значение. Было бы невозможно навязать билль о правах кабинету, не говоря уже о том, чтобы провести билль через палату общин без активного участия Гладстона.

В целом парламентская сессия 1883 г. оказалась такой же непродуманной, как и предшествующие. Программа правительства особых успехов не снискала. Был принят лишь билль о коррупции, но объявленная мера об управлении графствами так и не была внесена на рассмотрение. В мае чуть было не сняли с обсуждения основной вопрос на сессии – билль о представительстве Лондона. В ответ Чемберлен выразил протест Гладстону: «Отказ от лондонского билля на этой сессии означает откладывание его до греческих коменд (навсегда). Следующая сессия, надеюсь, будет посвящена биллю о расширении избирательных прав! Может пройти десяток лет, прежде чем появится возможность затронуть этот вопрос. Если его нужно оставить, я горько сожалею о такой необходимости, это станет потерей не только для графств, но и серьезным ударом по доверию правительства». В итоге на майском заседании было достигнуто соглашение, что в 1884 г. на рассмотрение парламента будет внесен билль о правах. Никаких других мер парламент на этой сессии так и не принял. Чемберлен с прискорбием констатировал: «Я уже не жду ничего хорошего от нынешней палаты общин. В следующем году мы должны внести билль об избирательных правах и распуститься»[210].

Хотя радикалы по-прежнему оставались изолированными внутри министерства, они обладали большей свободой в парламенте, чем их соперники – виги. Они более свободно отстаивали свою позицию, открыто выражали свои взгляды и меньше следовали официальной линии, чем виги. Чемберлен с Дилком были полны решимости до конца отстаивать билль о правах и даже выйти из правительства, если законопроект не будет внесен на рассмотрении в палату общин[211].

В июне в Бирмингеме было проведено массовое чествование Джона Брайта. Отдавая должное радикализму старого типа, Чемберлен заявил, что следует двигаться дальше. Он во всеуслышание выразил мнение передовой группы, заявив не только об обязательстве правительства решить вопросы о расширении избирательных прав и перераспределении избирательных округов. Чемберлен пошел дальше! Он провозгласил принцип «один человек – один голос» и оплату членов парламента. «Избирательные округа, – уверял оратор, – более радикальны, чем палата общин. Палата общин является выразителем народной воли из-за изменений ее состава. Измените выборный орган, и вы измените избранный! Расширение электората будет означать перераспределение политической власти на основе равных избирательных округов. Его речь незамедлительно стала центром внимания нации»[212].

Чемберлен не обошел вниманием и палату лордов. Его нападки на аристократическое правительство относились в одинаковой степени и к вигам, и к тори. Он в очередной раз предупредил пэров, что существование и жизнедеятельность верхней палаты зависит от конституционной и политической целесообразности, не базирующейся на абсолютном праве. А в завершение речи, совершенно не подбирая выражения, Чемберлен выразил удивление отсутствием поздравления от королевы Виктории Джону Брайту, ведь последний столько сделал для развития демократии и процветания страны[213].

Речь вызвала незамедлительный ответ королевы. Она отметила опасный и вульгарный язык министра-радикала и подразумеваемую им критику монархии[214]. Со своей стороны, обеспокоенный Гладстон доказывал необходимость солидарности кабинета и предсказывал неизбежные трудности, если члены партии станут публично выражать различные точки зрения. Хотя «мятежному министру» пришлось принести извинения и заявить, что был неверно понят, в целом Чемберлен сохранил агрессивную позицию, настаивая, что «в интересах любого правительства должны быть депутаты, полностью не потерявшие свою индивидуальность, а сохранившие свой характер». Несмотря на то что Чемберлен в конечном счете был вынужден фактически отказаться от своих слов, он достиг главной тактической цели – вызванный фурор помог привлечь общественное внимание.

Менее месяца спустя основные идеи Чемберлена нашли выражение на страницах еженедельного издания «Фортнайтли Ревю»: «Законодательство в соответствии с желаниями и нуждами большинства, которое не получает выгод от монополий и привилегий, должно создать фундамент для перемен через реформирование представительских институтов. Включение в избирательную систему сельских жителей станет лишь промежуточным шагом. Необходимо всеобщее избирательное право для мужчин, равные избирательные округа, каждый из этих пунктов является жизненно необходимым»[215]. Естественно, подобные высказывания, как и речи, направленные против верхней палаты, задевали за живое не только консерваторов, но и представителей либеральной партии. Промышленник, не получивший образования ни в Кембридже, ни в Оксфорде, даже не член англиканской церкви смеет произносить речи против древних и влиятельных родов Великобритании! К таким как раз и принадлежал маркиз Солсбери, бывший для Чемберлена воплощением всех ненавистных ему черт торизма: снобизма, высокомерия, презрения к нуждам и чаяниям простого народа. Тогда никто не мог представить, что пройдет чуть более 10 лет, и Чемберлен займет пост министра колоний в составе третьей администрации Солсбери.

А пока Солсбери, будучи лидером оппозиционной партии, естественно, стремился подорвать престиж «мятежного» министра, а заодно сыграть на противоречиях в кабинете. Выступая в Бирмингеме, родном городе противника, перед местными консерваторами он рассказывал о голландских часах, в которых при хорошем прогнозе погоды появляется старик, а при плохой – старуха. «Мы можем с уверенностью сказать, что механизм политической системы таков: когда предвидится хорошая погода, появляется лорд Хартингтон, а когда появляется мистер Джозеф Чемберлен, можно ожидать бури». На этот аристократический укол тонким кончиком рапиры Чемберлен ответил через два дня здесь же, в Бирмингеме, ударом грубой дубины. «Лорд Солсбери выступает как представитель класса – класса, к которому он сам принадлежит, класса людей, которые не сеют и не жнут, чьи состояния, как и его лично, ведут происхождение от подарков, которые в былые времена короли делали придворным за их услуги и которые с тех пор росли и увеличивались, пока они спали, в результате взимания растущей доли от всего, что другие люди создавали тяжким трудом, чтобы внести свой вклад в богатство и процветание своей страны»¹. Удар был нанесен не только по Солсбери, но и по всей земельной аристократии, как тори, так и вигам. Нетрудно представить себе, с каким чувством зачитывали эту речь в торийских и вигских салонах.

Пока Чемберлен и Солсбери продолжали соперничать в ораторском искусстве и осыпать друг друга колкостями, кампания за реформу под руководством радикальных лидеров все больше набирала силу. Еще в мае в Лондоне, радикалы запустили мощную агитацию в пользу проведения избирательной реформы 1884 г.[216], кульминацией которой должна была стать конференция либеральных организаций осенью 1883 г. в Лидсе. Чемберлен направил все усилия на агитацию, как только парламент собрался в конце августа[217]. В сентябре начались митинги. Самый крупный из них был проведен на северо-востоке Ньюкасла численностью более 50 000 человек. Морли, как ведущий оратор выразил свое убеждение, что тактика правительства заключается в том, чтобы заняться биллем о правах и отложить вопрос о перераспределении. В случае если палата лордов отклонит законопроект, правительство должно назначить перерыв в работе парламента, но не распускать его. Затем созвать очередную сессию и безотлагательно внести на рассмотрение тот же билль[218].

Беспрецедентным и чрезвычайным событием стала конференция в Лидсе 17 октября 1883 г. На делегацию прибыли 2 500 делегатов, представлявших около 500 либеральных объединений в Великобритании и Ирландии[219]. По словам современников, данное событие представляло собой «собрание из собраний, четкий триумф Бирмингемской организации»[220].

Конференция ставила следующие задачи: сплотить партию по вопросу о реформе, привлечь внимание общественности и прессы, а также услышать мнение консерваторов. Однако главной целью было заставить кабинет заняться реформой. Как метко указал «Ежегодный журнал», конференция была созвана, чтобы «определить программу либералов для предстоящей сессии»[221]. Однако давление либерал-радикалов на кабинет министров с помощью конференции вызвало дополнительное негодование противников реформы. Герберт Гладстон писал Брайту: «Все вопросы необходимо решать внутри кабинета, а не давить на него извне».

Конференция прошла под жестким контролем Морли. Организаторы тщательно все продумали: от выбора делегатов до списка резолюций. Повестка дня, разработанная для собрания делегатов, была хорошо продумана и проста. В резолюциях говорилось, что, во-первых, необходимо настаивать на принятии билля о правах в 1884 г. Во-вторых, после проведения реформы должно последовать справедливое перераспределение избирательных округов, которое придаст по возможности равную ценность любому голосу. В-третьих, нельзя допустить существования множественного голосовании. Во время дискуссии обсуждались другие вопросы, включая довольно смелое предложение о предоставлении избирательных прав женщинам[222].

Хотя предложение о франшизе было встречено всеобщей поддержкой, возникли определенные споры по вопросу очередности проведения реформ. Лондонский либеральный союз настаивал на первоочередном рассмотрении лондонского билля. Но предложение было легко отвергнуто большинством делегатов[223]. Полным потрясением для вигов стало предложение включить Ирландию в билль. Хартингтон и Гошен открыто выражали свое негодование. Резкое возражение вызвало решение Гладстона представить билль о расширении избирательных прав без перераспределения мест. Хартингтон с 1875 г. не раз предупреждал, что сельскохозяйственные рабочие, получив голоса, отдадут их тори[224].

Хотя многие выдающиеся либералы принимали участие в конференции, главное место в ней заняли выступления Морли и Джона Брайта. Морли убедительно говорил о будущем либерализма. Он заявил о необходимости единства партии и радикального крыла. «Настоящая конференция, – сказал он, – является доказательством все более возрастающего в среде радикальной партии убеждения, что ей недостаточно довольствоваться ролью беспомощного глашатая прекрасных идей, но что она должна стремиться к организации, объединению и кооперации. Ее исходящая точка – необходимость реформы»[225]. Он стремился добиться полного единогласия партии по вопросу о реформе. «Здесь нет места для образования “каверны”» – заключил оратор.

Итоги конференции подвел Джон Брайт 18 октября. В очередной раз призывая участников объединиться, он обратил внимание и на возможное противостояние верхней палаты. Брайт строго предупредил пэров не выступать против реформы, выразив собственное мнение о статусе палаты лордов. Он фактически угрожал и требовал реформирования верхней палаты. Брайт заявил: «Законодательная палата, наследственная и безответственная, не может быть постоянным институтом в свободной стране. Если обеим палатам суждено будет продолжать совместное существование, им следует помириться»[226]. Далее Брайт предложил реформу верхней палаты: «Если верхняя палата отклонит законопроект, то палате общин следует повторно принять билль и вновь послать пэрам. Лорды будут обязаны принять билль, он получит королевское согласие и станет законом». По мнению Брайта, данный момент был наиболее подходящим для перемен[227]. Впоследствии конференции не раз использовались в качестве оружия в наступлении на палату лордов. Они вновь и вновь оказывались полезными для усиления радикального давления за стенами правительства.

Подводя итог, можно констатировать, что конференция в Лидсе оказала огромное влияние на общественность и на политику правительства в будущем. Как Эдвард Гамильтон писал в своем дневнике, «крупная конференция либералов в Лидсе подавляющим числом голосов приняла резолюции в пользу билля о франшизе для графств на следующую сессию. Боюсь, что законодательная программа на предстоящий год будет состоять только из билля о правах[228]. После окончания Брайт писал Гластону: «Конференция в Лидсе удалась, мелкие недоразумения не в счет. Партия уверена в Вас, как в любое другое время».

После конференции агитация радикалов за реформирование избирательной системы продолжилась. Осенью 1883 г. постоянно проводились собрания в защиту расширения электората. Так, в Ньюкасле Чемберелен выступил организатором митинга, в котором участвовало примерно пять тысяч человек. В начале будущего года депутаты от всех тред-юнионов Соединенного Королевства побуждали Гладстона как можно скорее внести билль. В марте также были проведены митинги, на которых принцип расширения избирательных прав занимал основное место[229]. Таким образом, представляется уместным процитировать британского историка Сеймура: «При таком давлении и с такими реформаторами, как Чемберлен, Дилк и Тревельян, правительство едва ли могло отказаться поднять вопрос, даже если бы противостояние реформе со стороны старых вигов было всеобщим»[230].