3.2. Межпартийная борьба за пределами Вестминстера

8 июля палата лордов приняла резолюцию, которая фактически отклоняла билль о расширении избирательных прав. Журнал «Контемпорари Ревю» резонно отметил: «страна вступила в политическую борьбу, которая обещает быть упорной по характеру и серьезной по результатам»[375]. Представляет интерес тот факт, как две противоборствующие стороны описывали позицию друг друга.

В начале конфликта либералы утверждали, что большинство консерваторов в палате лордов намерены противостоять предоставлению избирательных прав батракам в графствах. Тори ответили, что либеральное правительство вынуждает их принять несправедливый план перераспределения мест. Однако ни одно из этих обвинений не было правдивым. Конечно, никто не сомневался, что консервативные пэры испытывали восторг от предоставление избирательных прав сельскохозяйственным рабочим, однако они не пытались противостоять этому. Аргумент маркиза Солсбери был бесспорным: если бы лорды действительно желали и считали возможным сопротивляться расширению электората, они бы отклонили билль во втором чтении.

Вместе с этим, по мнению либералов, консерваторы выдвинули несправедливое и даже абсурдное утверждение, будто бы правительство замышляет манипулирование с английским электоратом, что оно планирует преобразовать избирательные округа таким образом, чтобы уменьшить политическое влияние своих противников до минимума по всей стране. По словам правительства, это «не только бездоказательное, но и невероятное обвинение»[376].

На следующий день после отклонения билля премьер-министр написал королеве Виктории письмо с просьбой как можно скорее закрыть эту сессию и начать осеннюю. Гладстон, не скрывая радости, заявил, что отказ лордов принять билль неизбежно вызовет волнения по всей стране[377]. В ответном письме Виктория дала согласие на предложение об осенней сессии, но выступила на стороне тори, поддержав их требование распустить парламент: «Мнение людей, конституционно выраженное на избирательных участках, намного ценнее, чем волнение, вызванное шумными демагогами»[378]. Несомненно, сказывалась и личная неприязнь королевы к Гладстону, ее стремление избавиться от ненавистного премьера и желание видеть у власти консерваторов во главе с Солсбери.

С другой стороны, королеву беспокоили яростные выступления либерал-радикалов, осбенно Дилка и Чемберлена, направленные против палаты лордов. Виктория припомнила Гладстону высказывания касающиеся законодательных действий пэров с 1832 г. По словам Виктории, чем больше радикалы будут обвинять и нападать на палату лордов, тем более решительными станут пэры. Более того, этот антагонизм может перерасти в самую опасную борьбу классов, и премьер-министр обязан напомнить об этом своим коллегам. Она предупреждала Гладстона, что если он хочет в ближайшее время добиться примирения с верхней палатой, угрозы и брань не должны исходить от членов правительства[379]. Избегая открытой конфронтации с королевой Гладстон смог добиться от либерал-радикалов заверений, что члены партии будут воздерживаться от внесения предложений о реформировании палаты лордов. Однако данные обещания вскоре были нарушены[380].

Радикалы начали массовую кампанию в поддержку реформы и за ограничение привилегий лордов, являвшихся, по их мнению, бастионом консерватизма. Требование утвердить законопроект сопровождалось обвинениями в адрес верхней палаты парламента. Вся кампания проходила под лозунгом «пэры против народа». По мнению радикалов, ни при каких условиях палату лордов нельзя было оправдывать в том, что она перечеркнула законное решение палаты общин. Данная точка зрения основывалась на возражении против наследственной палаты лордов. В ответ, как заметил один из пэров, они (пэры. – Е.Н.) «не могут не быть» наследственными законодателями, потому что по конституции это их право. И если доказывать, что они не имеют права отклонять решения палаты общин, значит, доказывать, что они не должны вообще действовать как вторая палата[381]. Вместе с тем, как справедливо отмечал Норткот, заявления против верхней палаты вредили консерваторам[382].

Представляется справедливым отметить особую роль лидера либерал-радикалов Дж. Чемберлена. По воспоминаниям современников, никогда еще его речи не были столь агрессивными и провокационными, как в летние и осенние месяцы 1884 г., и никогда раньше его влияние в кабинете не было так велико. По словам отечественного историка Л. Е. Кертмана, «как будто всколыхнулась и выплыла на поверхность вся его долго сдерживаемая ненависть к знати и заставила забыть о своей собственной принадлежности к элите». Это была тактика как Чемберлена, так на этот раз и Гладстона. Лидер либералов неоднократно призывал к регулярным политическим демонстрациям, как это происходило во время первого билля о реформе 1832 г.[383]

По подсчетам редактора газеты «Пэл Мэл Гэзетт» Стеда, до осеней сессии парламента либералами в Англии было проведено 1 277 демонстраций, в Шотландии – примерно 250. Общее число участников оценивалось в четыре с половиной миллиона человек. До населения доводилась одна простая истина: на пути реформы стоят консервативная партия и палата лордов[384]. Все, что можно было сказать о билле и действиях палаты лордов, было сказано в первые несколько дней. Была проиграна любая вариация, любое модное выражение повторялась для притягательности из колонки в колонку ежедневной прессы. В самом начале было достаточно новизны, чтобы привлечь внимание англичан, переросшее в сочувствие сотням тысяч, проживающих в графствах. Рабочие пожертвовали однодневной зарплатой, чтобы пройти через Лондон 21 июля. В митинге участвовало, по разным данным, более 30 тысяч человек[385].

Утро было холодным и пасмурным. В три часа дня все было готово, и шествие тронулось в путь мимо здания парламента. Методичные во всем англичане манифестировали не иначе как по строго определенной программе. Процессия состояла из восьми корпораций ремесленников, каждая в своих знаменах и значках. Кроме того, участвовали и представители бесчисленного множества политических и рабочих организаций, клубов и ассоциаций со своими знаменами и оркестрами музыки. На знаменах красовались надписи: «Мы требуем билля!», «Избирательных прав для всех рабочих!», «Неужели лорды отнимут у народа его право голоса?»[386].

На балконе сидели лорды, равнодушно покуривая сигары и презрительно глядя на тысячную процессию. Ее участники, проходя мимо клуба, давали лордам «кошачий концерт» – с бранью, свистками, оркестры играли похоронный марш. Улицы были переполнены зрителями. У входа в Гайд-парк толпы народа не были задержаны, как это случилось в 1867 г., и они беспрепятственно вошли в парк. Пройдя в парк, каждая колонна занимала место, обозначенное заранее. Наконец, по сигналу, со всех трибун одновременно была провозглашена и всеми принята резолюция, в которой представители не имеющие избирательных прав (процессия состояла исключительно из них), выражали порицание палате лордов и одобряли действие премьер-министра[387].

Помощник редактора «Пэл Мэл Газетт» Милнер, наблюдавший из окна клуба «Реформ», заметил, что все было замечательно организовано и проведено. Толпа пребывала в добром здравии и хорошем настроении. Кроме всего прочего, демонстранты вели себя очень аккуратно, боясь затоптать цветы или клумбы. «Таймс» вдохновлено писала, что «это была демонстрация, произведенная народом и за народ». В конце митинганекоторые участники предложили провести демонстрацию, направленную против палаты лордов перед домами консервативных пэров, однако либеральное руководство благоразумно предотвратило эти поползновения[388].

Следует отметить, что именно на этом митинге впервые был поднят вопрос о необходимости существования палаты лордов. Демонстрантам было зачитано письмо либерал-радикала Брайта, в котором говорилось, что наиболее существенным вопросом на данный момент является следующий: имеет ли право палата лордов действовать вопреки правительству, являющемуся представителем королевской власти, и вопреки палате общин, представляющей собой нацию[389]? По мнению оратора, ответ мог быть только один. В целом либералы сделали послание довольно-таки интересным для народа. Лоусон пытался острить. Еще дальше пошел либерал-радикал Торольд Роджерс. Он не без ехидства сравнивал верхнюю палату с «Содомом и Гоморрой». Правда, вскоре за подобные высказывания получил жесткий отпор от консерватора Стенхопа[390].

По воспоминаниям современников, жителям Глазго повезло больше, чем кому-либо. Проводившаяся там демонстрация была зрелищем, которое стоило посмотреть не столько из-за количества участвующих, хотя людей было много, сколько из-за зрелищности и оригинальности всего мероприятия и его большой редкости. Марш скорее походил на карнавал. Разукрашенные животные: лошади, ослы, даже свиньи, люди в масках, в доспехах, чучела, марионетки, знамена, картины. А в дополнение ко всему шутки – немного хороших шуток и очень много плохих. Как свидетельствовал один из очевидцев, «на улицах стояла толпа, и пока шло шествие, люди были трезвые. Даже в самых бедных домах из окон были вывешены кусочки шали или красные носовые платки». Кроме того, как отмечает британский историк М.Партридж, митинги были более организованными, без криков и суматохи, как это происходило в 1831–1832 гг. и 1866–1867 гг[391].

Гладстон, давно не выступавший за пределами Вестминстера, теперь, как писала «Таймс», «получил шанс для возобновления своей ораторской деятельности, которая так хорошо послужила его партии в 1880 г.». Митинги стали обычным явлением особенно на юге Англии в течение лета и осени 1884 г.

После митинга в Гайд-парке изменилось и отношение тори к демонстрациям. Первоначально Солсбери считал, что либеральная кампания не изменит принципиально ситуацию. По его словам, «либералы попробуют лишь напугать пэров»[392]. Первоначально тори старшего поколения были согласны приравнять демонстрацию в Гайд-парке к фиаско чартистов в 1848 г. В первые дни выступлений либералов консерваторы пребывали в приподнятом настроении. Они полагали, что правительство ничего не добьется «выходом на улицу» и попыткой «легализовать пикник». Однако вскоре настроение консервативной элиты поменялось. Торийские лидеры поняли всю важность проведения митингов.

Накануне партийной конференции Карнарвон предложил Солсбери разработать план кампании по нейтрализации волнений в крупных городских центрах. Однако маркиз отказался даже рассматривать данное предложение. Он решил поступить иначе. Тори решили сбить волну общественного недовольства своими контрдемонстрациями. Консерватор Уинн вместе с кнутами срочно вызвали членов партии из ближайших графств, чтобы организовать в Лондоне демонстрацию, схожую с либеральным выступлением в Гайд-парке. По словам Уинна, «это можно сделать так же легко, как в Манчестере, Шеффилде и других городах, если хорошенько потрудиться»[393].

И уже 22 июля состоялась большая демонстрация, организованная консервативной партией, ставшая неожиданностью для либералов. Выступая с трибуны, Солсбери настаивал на том, что ввиду несогласия между обеими палатами правительство должно распустить парламент и апеллировать к стране. Он активно использовал теорию «народного волеизъявления»: консерваторы доказывали, что власть и так уже принадлежит народу, а либеральная партия требует проведения билля, на который народ свое согласие не давал. Поэтому обязанностью пэров является бросаться в прорыв всякий раз, когда палата общин действует, не имея «мандата нации» [394].

Солсбери недоумевал: «Как может правительство, терпевшее поражение пять или шесть раз в палате общин, процветать? Чемберлен переделывает нашу конституцию, он изменяет догмы, которые мы воспринимали годами и поколениями, и мы покорно наблюдаем за этим процессом». Таким образом, лидер консерваторов, выдвигая обвинения против либеральной администрации, снова и снова призывал к роспуску парламента[395]. По мнению С. Вестона, речи, произнесенные Солсбери на публичных митингах, были не менее искусными, чем речи Гладстона и Чемберлена. Солсбери использовал разнообразные уловки и приемы завоевания симпатий слушателей в условиях существующей демократизации политической жизни. В итоге на крупных митингах тори удалось привлечь не меньшее число участников, чем было у либералов[396].

Яростно защищая «митинги негодования», центральное руководство консервативной партии преследовало несколько целей: во-первых, консерваторы выражали протест против политики, проводимой либеральным правительством в Египте; во-вторых, стремились поддержать палату лордов; в-третьих, настаивали на роспуске либерального кабинета и проведении досрочных парламентских выборов[397]. Однако ни Гладстон, ни Чемберлен не желали роспуска парламента до принятия парламентской реформы. Лидеры либеральной партии полагали, что выборы неизбежны, но лучше проводить их, имея пять миллионов новых избирателей[398].

Забегая вперед, следует отметить, что по тем данным, которые приводит О. А. Науменков, консерваторам удалось организовать лишь 180 митингов, в которых участвовало около 300 тысяч человек. Становится очевидным, как большинство населения отнеслось бы к повторному отклонению билля. В то же время определенный уровень массовой поддержки тори сумели себе обеспечить – наиболее крупные митинги не уступали либеральным по количеству человек, а их участники проявляли куда больше энтузиазма, чем ожидали приверженцы правительства. В итоге тори удалось сорвать главный замысел противников – обеспечить материальное обоснование лозунга «пэры против народа»[399].

23 июля было ознаменовано яркой речью Чемберлена на банкете либеральной элиты. Ссылаясь на насмешки маркиза Солсбери и лорда Черчилля, он обратил внимание присутствующих на то, что палата лордов подстрекает к насилию, и призвал коммонеров выступить против пэров, устранить препятствия, которые мешают населению пользоваться политическими правами, которые им принадлежат[400].

В целом либерал-радикалы основной упор сделали на лозунге «пэры против народа» и всячески возбуждали недовольство населения верхней палатой. В ответ «старая гвардия» консерваторов изыскивала свои методы воздействия на массовое сознание. Патерналистская традиция, которую усиленно возрождал Дизраэли, широко использовалась в торийской пропаганде. Идеи филантропии, «человеческие отношения с простонародьем», клубы для рабочих, массовые развлечения с даровым пивом – все было пущено в ход. Как утверждает Л. Е. Кертман, «в эту деятельность впервые был внесен элемент сознательного, направляемого из единого центра одурманивания масс и запугивания их призраком анархии, хаоса, всеобщего уравнения, которые, по мнению тори, заложены в идеях социализма»[401].

Несмотря на то что борьба становилась все более горячей и решительной, обе партии использовали схожую тактику, у обеих был один и тот же «боевой дух». Призыв либерала Купера: «пусть идет борьба… Билль окажется в опасности, если на нашей стороне будут хоть какие-либо колебания», был почти слово в слово повторен консерватором Черчиллем. Последний считал, что в политическом споре партия, которая идет на уступки, не достигнет своей цели. Схожего мнения придерживались и другие коммонеры, в частности, консерватор Меннерс был убежден в том, что партия, выглядящая более уверенно, имеет больше шансов на успех[402]. Представляет интерес мнение британского исследователя Г. Трэйла полагавшего, что борьба между двумя партиями велась не о предоставлении населению избирательных прав и даже не о принципе перераспределения мест. Борьба проводилась за привилегию вести работу по перераспределению. Либералы, находясь у власти, естественно, требовали этого права для себя. Консерваторы, чтобы «не оставаться в тени», также боролись за него[403].

Несмотря на то что парламентская сессия еще не была закрыта, партийные лидеры продолжали устраивать митинги в различных частях страны. 26 июля в Манчестере состоялись два крупных митинга либералов, на которых Брайт и Хартингтон выступили в защиту билля о правах. Примечательно, что последний особенно резко отозвался о палате лордов. В ответ 28 июля в Лондоне консервативной партией был организован митинг, на котором ведущая речь принадлежала Солсбери. Вот как прокомментировал ее английский историк Г. Джефсон: «она (речь. – Е.Н.) открыто демонстрировала видение Солсбери насущных политических вопросов, это было бы невозможно со стороны какого-либо из его предшественников, за исключением Пиля и Каннинга[404].

Однако наибольшее впечатление на современников производили речи Чемберлена. Уже более года он с энтузиазмом говорил и писал о прямой конфронтации с верхней палатой. 4 августа, выступая на митинге в Бирмингеме, он напомнил, что накануне парламентской реформы 1832 г. планировался поход 100 тысяч человек из Бирмингема в Лондон, в Гайд-парк. На этот раз такая мера может потребоваться, чтобы свергнуть власть палаты лордов, которая «защищает каждое злоупотребление и покрывает каждую привилегию, отвергает справедливость и задерживает реформы». К своему восторгу, Чемберлен обнаружил, что народ в Бирмингеме буквально «жаждет крови палаты лордов». Митингующие выкрикивали: «Вы уж слишком мягки с ними (пэрами. – Е. Н.)» [405]

Однако, обращаясь к вопросу о денонсации верхней палаты как института, либеральная партия загоняла себя в тупик, из которого не было выхода. Мог ли Гладстон продвигаться вперед, к отмене палаты лордов? По мнению Генри Фоулера, если бы премьер-министр выдвинул лозунг об отмене верхней палаты в ходе предвыборной кампании, это привело бы к расколу всей либеральной партии[406].

Усилия Чемберлена инициировать беспорядки были губительными и для него самого, и для оппозиции. Чемберлена стали обвинять в аморальном поведении и насилии. По свидетельству современников, большая часть населения была озабочена простыми вопросами торговли, сопротивлением вакцинации животных и другими, находящимися в ведомстве Чемберлена (бывшего министром торговли. – Е.Н.), тогда как его волновала только организация митингов[407].

К началу августа Гладстон осознал, что, несмотря на регулярно проводившиеся демонстрации и всеобщее волнение англичан, он не сможет настолько испугать пэров, чтобы они пересмотрели свое решение. В итоге 14 августа премьер-министр объявил о закрытии сессии парламента и о ее созыве в октябре 1884 г.

Одним из кульминационных моментов во время парламентских каникул стала консервативная демонстрация в Ностел-Прайори, состоявшая 23 августа. В ней участвовало огромное количество человек, по приблизительным подсчетам, равное числу участников митинга в Гайд-парке или парке Помона в Манчестере. И это в сельской местности! Новая серия атак последовала осенью 1884 г. С одной стороны, с интервалом в несколько дней Солсбери выступил в Келсо, Глазго, Демфризе. Синхронно с ним в другой части страны Норткот призывал либералов распустить парламент. С другой стороны, пресса пестрила разнообразными планами о реформировании палаты лордов. Мнения изданий разделились. «Контемпорари Ревю» не переставал напоминать, что страна все еще не настолько готова к переменам и будет очень трудно убедить народ согласиться на реформирование верхней палаты. Противоположного мнения придерживался радикальный «Найнтин Сенчури», неоднократно подчеркивающий, что реформирование верхней палаты давно является насущной проблемой [408].

Данный вопрос вызвал разделение среди либеральной партии. Наряду с вигами противниками движения за реформирование палаты лордов, выступили центристы и даже некоторые радикалы, возглавляемые Морли. В тоже время желание большей части правительства пойти на компромисс с консерваторами встретило противодействие со стороны своих же членов партии и кабинета (в форме борьбы с палатой лордов. – Е. Н.)[409]. Неудивительно, что большая часть рядовых либералов смутно представляла, какую цель они преследуют, организуя митинги: выступают ли они в поддержку расширения избирательных прав или против верхней палаты? В итоге, как метко заметил современник, «послушно тащились вперед, сами не зная куда».

Свой отказ рассматривать одновременно билль о перераспределении и билль о правах либералы стали оправдывать боязнью потерпеть крах из-за обширности законопроектов. Сэльборн недоумевал: «Как же могли люди, которые действовали по этому принципу, доказывать обратное, усложняя обе или каждую из этих мер третьей (вопросом о палате лордов. – Е. Н.), гораздо более опасной и трудной, в то время когда противоположный курс обеспечил бы принятие билля о расширении избирательных прав»[410]. Однако веры в предстоящий успех на будущей сессии не было. Обе партии придерживались мнения, что лорды отклонят билль о правах в ноябре. Желание палаты лордов «бороться не на жизнь, а на смерть» поставило правительство перед выбором: роспуск парламента, чего страстно желал Солсбери, внесение билля о перераспределении мест, чего опять же добивался Солсбери, или повторное внесение либеральным правительством билля о расширении избирательных прав, «которое будет выглядеть бледно и казаться непростительным для всей новой сессии». Консерваторы искренне верили, что неудачи либерального правительства во внешней политике, особенно в Египте, непрекращающиеся проблемы с Ирландией приведут к победе тори на выборах и консерваторы сами смогут провести билль о правах и заняться вопросом о перераспределении мест[411]. Определенный резон в роспуске парламента видело левое крыло либеральной партии, надеявшееся получить преимущество на выборах[412].

Итак, можно резюмировать: реформа избирательной системы вышла за пределы парламента. Обе партии вступили в яростную борьбу за симпатии населения. Примечательно, что именно в это время торийские лидеры осознали всю важность привлечения народа на свою сторону и проведения митингов. В ответ на лозунг либералов «пэры против народа», консерваторы выдвинули «теорию народного референдума». В течение лета и в начале осени борьба партий приобрела решительный характер, поскольку предполагался скорый роспуск палаты общин. Правительство Гладстона было поставлено перед выбором: роспуск правительства или необходимость представить билль о перераспределении избирательных округов на осенней сессии. В итоге к концу лета правительство Гладстона оказалось в политическом тупике.