Глава 10 Коллективизм по-русски
Глава 10
Коллективизм по-русски
Однажды в океане поднялся шторм. Он бушевал три дня и три ночи. К концу третьего дня, когда уже стемнело, Стив заметил в волнах нечто похожее на плот. Что бы это ни было, оно зацепилось за риф и не могло приблизиться к берегу. Стив позвал остальных, у Русского был бинокль, и он разглядел, что на бревнах кто-то есть, хотя, может быть, ему показалось. Спускалась темнота, но ничего не изменялось — кто-то или что-то на плоту не подавало признаков жизни, плот не сдвигался ни на дюйм с рифа.
Русский решил сам сплавать к рифу и помочь тому, кто был на плоту, перебраться через риф. Однако он не учел силы прибоя. Вблизи рифа он был настолько силен, что невозможно было не то что бы выйти в открытый океан — даже приблизиться к рифу.
Ситуация новая для искателей приключений, которые прикидывают, как они будут высаживаться на необитаемый остров, как жить там, как они с него потом «слиняют». Все это кажется им достаточно простым, основная же проблема видится в другом — что они там, на острове, будут делать?
Между тем уплыть с острова достаточно очень трудно — ты оказываешься в настоящей ловушке, а если удалось выбраться за зону прибоя — обратной дороги через риф может уже и не быть — а на острове какая-никакая, а все-таки жизнь!
Русский раз за разом упорно плавал к рифу, но не мог достичь его. Ему никто не помогал, но он и не просил. Лодки у них не было, да и она бы здесь не очень помогла — только если с веслами или мотором.
Луна была полная, туч не было, ветер разогнал все тучи, потому плот все время был хорошо виден. Русский все плавал и плавал к нему, как будто сдавал нормы ГТО, но не достигал.
К восходу он совершенно обессилел и упал на берегу. Ребята унесли его в дом, привели в чувство. До плота он так и не доплыл.
К концу следующего дня начался штиль. Но в зоне рифа все равно была волна, которая могла бы разбить лодку или судно, но до рифа все-таки можно было добраться. Русский встал и добрался. Вернулся он с ношей: с трупом молодой женщины. Она, видимо, спаслась с какого-то корабля, хотела причалить к острову, но течение у рифа не позволило сделать ей этого. Плот оказался разбитой лодкой. Женщина умерла совсем недавно, смерть еще не коснулась ее.
Ее похоронили здесь же, на берегу. Русский еще раз сплавал до обломков лодки и нашел там сумочку женщины. Потом, когда они все выбрались с острова домой, он нашел ее семью и передал им свою находку. Оказалось, женщину звали Ольга. Она была русской.
Но на острове никто не знал ее имени, т. к. документы, обнаруженные в сумочке, сильно размокли, и невозможно было разобрать, что там написано. Ее похоронили под именем Джейн. Крест так и стоит на берегу, если только какой-нибудь особенно свирепый шторм не унес его в своей бесчеловечной, бессмысленной ярости.
Но если вода унесет его, останется еще камень. Его приволокла на берег наша команда, и Йохо вытесал на нем слова, как он только он один это умел тесать камень:
«Домой вернулся моряк, домой с моря,
А охотник домой вернулся с холмов».
Что это за слова и почему Русский настоял, чтобы Йохо выбил именно их, мы не знаем (это слова на могиле Роберта Льюиса Стивенсона, который написал «Остров Сокровищ», сам никогда никуда не плавал, а лежал, прикованный тяжелой болезнью к кровати с детства).
Русский коллективизм, а есть ли он? То, что мы наблюдаем в реальной действительности, опровергает его существование. Стоит ли говорить о русской общине, о коллективном сознании, если сегодня ничего этого нет? Или есть?
Нам придется не рассказывать о русском коллективизме, а доказывать его существование. Попробуем сделать это, исходя из предположения, что он — есть.
Итак, представим, что русский коллективизм — существует. Тогда должны быть и несколько пар архетипов. Рассмотрим их.
Русский коллективизм и нелюбовь к себе
В ряду странных и необъяснимых, с точки зрения западного человека, качеств русских есть такое поведение, которое демонстрирует то, что мы назвали бы жертвенностью. Мы вдруг ни с того ни с сего приносим себя в жертву ради общего блага. Примеров тому масса, хочется знать — почему? Представителям других наций не свойственно проявлять подобное усердие в служении коллективу, которое могло бы привести к гибели самого индивида. В некоторых культурах вообще не принято жертвовать собой или своими интересами… тогда как сотня русских встала бы под пулемет. Люди гибнут, но не становятся жертвой добровольно. Есть и нации, представители которых, как и русские, способны к жертве, но исходя из определенных принципов и убеждений, а не по неизвестным причинам.
Например, в основе жертвенности евреев лежат религиозно-мировоззренческие причины. Так, при штурме Мосады римскими легионами горстка евреев оказалась запертой в пещере, из которой был только один выход — под меч. Тогда между ними было решено покончить свою жизнь здесь, в пещере, чтобы не подвергаться издевательствам людей, которые только внешне напоминали их, но внутри были «монстрами», прикасаться к которым уже было грехом. Но, поскольку самоубийство — это тяжкий грех, запертые в пещере решили убить друг друга — то есть совершить грех, но менее тяжкий. Так и случилось. Математически ясно, что должен был остаться один, который заколол предпоследнего и которого закалывать было уже некому. Он и поведал миру эту историю.
Жертвенность же русских не может найти объяснения, особенно имея в виду их наплевательское отношение к коллективу вообще. Но если мы рассмотрим коллективизм и нелюбовь к себе в паре — все становится на свои места, для жертвенности есть не только внешний, но и внутренний мотив — негативное отношение к своей ценности в мире.
Русский коллективизм, монологичность и маскулинность
Что дает связка этих трех архетипов? Правильно, это армия!
Армия играла в жизни русских важную роль. В последнюю войну мы проявили себя как народ-воин, победив даже воинов «от природы» — германцев (так считали римляне, которые тоже были воинами от природы, но сломали о германцев зубы. Только у германцев женщины дрались, как мужчины, на поле боя.). Получалось, что у русских то же отношение к войне, как и у арийцев, и хотя таковыми мы не являемся. В этой войне русские проявили себя, как настоящие арийцы, как будто бы носители германского духа войны, если под германцами понимать и саксов, и бриттов, и немцев — те племена, которые шли севером Европы из степи.
Кажется, что русские всегда чувствовали себя в армии как в своей тарелке! В народе форма пользуется популярностью, ее одевают, собираясь в (туристский) поход, ее носят геологи (морские) и моряки и никто не чурается армейского духа. Антивоенная Европа — другая. Здесь это не принято.
Почему же это существует, если русского коллективизма — нет? Только маскулинность (мужское начало), монологичность (исполнительность: пошел и молча сделал) и коллективизм порождают армию. Ах да, еще лень! Ну, и с этим у русских все в порядке!
Коллективизм и дистанция власти
Русские обожают различные общества, в том числе и тайные. Одно из таковых испортило жизнь России в конце позапрошлого века, а в начале следующего подготовило революцию — правда, уже другое.
Но кто же не любит тайные общества, клубы, собрания? Правильно, в любви русских ко всем этим забавам нет ничего патологического! Но с кем вы изволите сравнивать? С англичанами? С американцами? В их коллективизме никто не сомневается, пожалуй! (Считается, что западный мир — индивидуален. Это — миф. Своим происхождением он восходит всего лишь к XX веку, к Айн Рэнд, по происхождению русской, которая познакомила западный мир с миром индивидуальности. Тема понравилась, хотя Запад коллективен по своей основе. На практике индивидуалисты — лишь англоязычные народы, да и то с оговоркой: они развились в этом отношении настолько, что умеют сочетать в душе индивидуальность и коллективизм (клановость).) Мы же сомневаемся, что он у нас есть, но получается совершенно напрасно!
Дистанцирование от власти вместе с коллективизмом рождают стремление создавать неформальные объединения. То же наблюдается и у англичан. У них это произошло оттого, что их страна была завоевана норманнами (французского происхождения), на английский трон сел человек, не говорящий по-английски, и для того, чтобы смирить гнев лордов, английскому народу были дарованы их «английские вольности».
Но есть народы, которые не приемлют неформальных обществ. Это, например, древние греки и римляне, у которых было ПРИНЯТО решать все публично и открыто. Цезарь был убит в Сенате, на глазах у всех, хотя куда проще было бы подослать к нему убийцу. Тиберий Гракх был убит во время выступления на Форуме перед народом и после римский народ не простил его убийц — убийство народного трибуна было тягчайшим преступлением! Вдумайтесь: не «трибуна», то есть вождя, как мы привыкли думать, а «трибуна», от слова «триба» — избирательный округ. Быть трибуном означало занимать важнейшую государственную должность. Тиберий Гракх, например, на неделю остановил в Риме торговлю и движение судов — это было в его власти, ПО ЗАКОНУ он был вправе такое сделать.
Итак, коллективизм, получается, свойственен и нам, если мы любили создавать тайные и прочие общества. Просто в последнее время все как-то поутихло.
Коллективизм и стремление к неопределенности
Коллективизм и стремление к неопределенности рождает безответственность. Англичане, к примеру, хоть и коллективисты, но они любят определенность, мы же — нет. За коллективом очень легко спрятаться, чтобы ничего не делать (вспомним русскую лень). Надо только не брать на себя никаких обязательств, говорить высококонтекстным языком — и все будет в порядке! Потом будет уже не разобраться, кто виноват.
Любопытно, в мире существует совершенно иное отношение к признанию вины и тому, на чьей стороне оказывается правда. Англосаксонские общества декларируют принятие на себя вины, даже если это не так, и уж, безусловно, если вина есть. Но зачем? Для нас это совершенно неясно.
Дело в том, что понятие вины и правоты тесно связано с понятием ответственности. В Англосаксонском обществе действует круг парадигм (установок): ты берешь на себя ответственность — ты терпишь неудачу — ты виноват и признаешь это открыто — ты прощен и снова берешь ответственность — для того, чтобы исправить ошибку. Ответственностью ГОРДЯТСЯ, она — признак зрелой и свободной личности, если хотите, признак индивидуальности.
Когда же ответственности избегают — а этого как раз и добиваются с помощью стремления к неопределенности, то появляется стремление быть членом какого-либо коллектива, ведь именно в нем так хорошо можно спрятаться (не в чистом же поле), в коллективе совершенно не ясно, с кого спрос. Отсюда и любовь к коллективности.
Коллективизм русских — расчетлив. Это брак не по любви. Коллектив нужен нам, чтобы реализовать свою монологичность, свою маскулинность, чтобы избежать ответственности, чтобы реализоваться в условиях дистанции власти. Как ни странно, коллективизм позволяет реализовать и такое негативное чувство, как нелюбовь к себе: Почетно умереть на глазах всего коллектива, восстановив тем самым утраченное (кем? когда?) к себе доверие.
Это — неискренне, это — расчет. В глубине души русский человек — это медведь — непонятый, могучий, одинокий.
Упражнения на коллективизм
Как же можно привить подобное стремление? Это нереально. Нет опыта, говорящего о том, что коллективный распределенный труд гораздо эффективнее индивидуального. В современных компаниях это хорошо понимают и потому устраивают тренинги «командообразования», на которых пытаются убедить людей в эффективности именно командного решения задач.
Представьте, что вы пошли в поход. Что, каждый сам себе готовит, ставит палатку, ходит за водой? Нет, все эти работы распределены. Так почему же не сделать так же на работе?
Нам кажется, что ответ кроется в тотальном наблюдении и контроле за людьми на работе. Если бы нам дали больше свободы — возможно, мы бы и стали работать в команде. Команда — организация добровольная! А в условиях, когда вас «табелируют» одни, отмечают время прихода другие, спрашивают результат — третьи, а работать надо с четвертыми — непонятно, с кем организовывать команду. С начальником? Он в нее не пойдет! С теми, с кем работаешь? Но они — совсем не главные, не от них зависит мое будущее и настоящее на этой работе! Оно зависит от того, кто отмечает, когда я пришел, от секретарши начальника, от отношений с бухгалтерией, и еще от многих других, но не от тех, с кем я работаю.
Поэтому упражнения по командообразованию надо начинать с них, с низов. Не с топов или менеджеров. Вот создали бы они из вас хозрасчетную артель, вы бы им показали коллективизм, правда?
Правда!
Поэтому спокойно идите и работайте. Не надо вам учиться коллективизму! А для руководителей у нас найдется еще пара слов на эту тему.
Западное индивидуалистское сознание давно осознало преимущества коллективного решения задач. Написано множество книг на тему «взращивания» коллективизма. Коллективный дух воспитывается через совместное обсуждение проблемы, ее совместное решение, групповую отчетность. Поэтому для начала, если вы позволите, можно просто назначать собрания — одно каждый день (пятиминутка), одно — раз в неделю (1 час) и одно — раз в два-три месяца (на полдня). Все это прекрасно описано в книге «Смерть от совещаний» Патрика Ленсиони[14]. Пятиминутки должны посвящаться ПЛАНАМ каждого на сегодняшний день, назначаться на начало дня. На еженедельных собраниях должны обсуждаться проблемы тактического характера: над чем сейчас работаем, какие трудности и пр., и происходить это должно по понедельникам — в стартовые дни для начала выполнения поставленных задач. Ежеквартальные совещания должны посвящаться вопросам стратегического характера: куда идем, что делать и кто виноват (1 раз в три месяца на целый день уехать всей командой за город, там и поговорить). Такие совещания приучат людей к мысли, что они — не одиноки, что они работают в коллективе и их вклад ценен.
Кроме этого, можно посоветовать книги Риккардо Семлера «Маверик»[15] и Элияху М. Голдратта «Цель»[16], в которых наиболее полно освещаются проблемы, возникающие в коллективной (командной) работе.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.