Виатикальные сделки: ставки на жизнь

Эти же возражения можно привести при рассмотрении другого сомнительного с моральной точки зрения вида страхования жизни, который возник в 1980–1990-х годах на фоне эпидемии СПИДа. Этот вид договоров страхования был назван «виатикальным» (от латинского слова viaticum – причастие перед смертью). Он заложил основу для создания целой индустрии, которая включала в себя рынок страхования жизни людей, больных СПИДом и другими смертельными заболеваниями. Вот как это работает: допустим, кто-то, имеющий полис страхования жизни на сумму 100 000 долл., узнает от своего врача, что жить ему осталось не более года. Предположим также, что этот больной нуждается в деньгах для оплаты медицинской помощи или просто для того, чтобы достойно провести остаток своих дней. Некий инвестор желает купить у этого человека его страховой полис со скидкой, скажем, за 50 000 долл., и берет на себя выплату ежегодных взносов. Если первоначальный владелец полиса умирает, инвестор получает 100 000 долл.[213]

Это похоже на взаимовыгодную сделку. Умирающий получает необходимые ему денежные средства, а инвестор – солидную прибыль, при условии, что продавец полиса умирает в соответствии с медицинским прогнозом. При этом существует инвестиционный риск: несмотря на то, что виатикальная сделка гарантирует инвестору получение определенной суммы в случае смерти застрахованного (100 000 долл. в нашем примере), доходность сделки напрямую зависит от того, как долго тот проживет. Если больной умрет в течение года, как и предсказывалось медиками, доходность сделки для инвестора, заплатившего 50 000 долл. за полис стоимостью 100 000 долл., составит 100 процентов годовых (за вычетом уплаченных страховых взносов и суммы брокерской комиссии за организацию сделки). Если продавец полиса проживет еще два года, инвестору придется ждать той же прибыли в два раза дольше, поэтому его годовая доходность сократится наполовину (не считая дополнительных затрат на выплату страховых взносов, которые «съедят» часть доходности). Если же пациент чудесным образом выздоравливает и остается в живых в течение многих лет, инвестор может остаться ни с чем.

Конечно, любая инвестиция сопряжена с риском. Но в случае с виатикальными сделками финансовые риски сопряжены с моральными проблемами, которых нет в большинстве других инвестиций: инвестору волей-неволей приходится надеяться на то, что застрахованный человек, чей полис он приобрел, умрет как можно раньше. Чем дольше жизнь этого человека провисит на волоске, тем ниже окажется доходность сделки.

Излишне говорить, что индустрия виатикальных сделок предпринимает усилия для того, чтобы как-то оправдать и преуменьшить неприглядные аспекты своего бизнеса. Виатикальные брокеры говорят, что их миссия заключается в финансовом обеспечении людей с неизлечимыми заболеваниями, чтобы они могли прожить остаток своих дней достойно и в относительном комфорте (на латыни слово viaticum означало в том числе и дорожный набор путешественника). Однако нет никаких сомнений в том, что инвестор имеет финансовую заинтересованность в скорейшей смерти застрахованного. «Нам известны феноменальные случаи выздоровления и шокирующие примеры чрезвычайно долгой жизни со смертельными заболеваниями, – говорит Уильям Скотт Пейдж, президент виатикальной компании Fort Lauderdale. – Это своего рода издержки виатикальных сделок. В настоящее время не существует достаточно точного научного способа спрогнозировать чью-либо смерть»[214].

Некоторые из этих «шокирующих примеров» привели к судебным процессам, поскольку разочарованные инвесторы подавали в суд на брокеров, продавших им полисы страхования жизни, которые не удалось «обналичить» так быстро, как ожидалось. В середине 1990-х годов были разработаны препараты против ВИЧ-инфекции, которые позволили продлить жизни десяткам тысяч больных СПИДом. Это, конечно же, спутало карты виатикальным компаниям, руководители которых обвинили эти лекарственные препараты в своих убытках: «Когда двенадцатимесячное ожидание превращается в двухгодичное, это, безусловно, вносит сумятицу в показатели прибыли». В 1996 году прорыв в разработке антиретровирусных препаратов привел к тому, что, например, цена акций виатикальной компании Dignity Partners из Сан-Франциско рухнула с 14,50 до 1,38 долл. Вскоре после этого компания и вовсе вышла из бизнеса[215].

В 1998 году The New York Times опубликовала статью, в которой рассказывалось о разгневанном инвесторе из Мичигана, который пять лет назад приобрел полис страхования жизни Кендалла Моррисона, жителя Нью-Йорка, безнадежно больного СПИДом. Благодаря применению новых лекарственных препаратов Моррисон, к ужасу своего инвестора, сумел излечиться. «Никогда прежде я не чувствовал, чтобы кто-либо так желал моей скорой смерти, – рассказал Моррисон. – Они донимали меня своими звонками и заказными письмами, в которых сквозил один и тот же вопрос: “Ты все еще жив?”»[216].

После того как диагноз «СПИД» перестал быть смертным приговором, виатикальные компании поспешили диверсифицировать свой бизнес, перенеся основное внимание на рак и другие смертельные на поздних стадиях заболевания. Уильям Келли, исполнительный директор Американской виатикальной ассоциации, выступил с заявлением, в котором выразил свой оптимизм по поводу будущего индустрии, основанной на смертельных ставках: «По сравнению с количеством больных СПИДом число людей с онкологическими, тяжелыми сердечно-сосудистыми и другими опасными на своих последних стадиях заболеваниями является огромным»[217].

В отличие от страхования подсобных рабочих, виатикальный бизнес представляется вполне определенным социальным благом, поскольку он обеспечивает финансовую поддержку людям, доживающим свои последние дни вследствие наличия неизлечимых заболеваний. Кроме того, в данном случае согласие застрахованного лица имеется изначально (хотя вполне возможно, что в некоторых случаях безнадежно больные люди оказываются в заведомо менее выгодных условиях и не могут получить за свой полис справедливую рыночную цену). Моральные проблемы с виатикальными сделками заключаются вовсе не в отсутствии согласия застрахованного, а в том, что они являются ставками инвесторов на смерть тех людей, полисы страхования жизни которых они приобрели. В результате инвесторы оказываются финансово заинтересованными в скорейшей смерти других людей.

На это можно было бы заметить, что не только виатикальный бизнес делает смертельные ставки. Страховые компании, продающие полисы страхования жизни, тоже превращают нашу смерть в товар. Но тут имеется некоторое отличие: страховая компания, продавая мне такой полис, делает ставку не на мою смерть, а на мою жизнь. Чем дольше я живу, тем больше денег приношу страховой компании. У виатикальной компании финансовый интерес абсолютно противоположный. С ее точки зрения, чем скорее я умру, тем лучше[218].

Почему я должен беспокоиться по поводу того, что какой-то инвестор надеется на мою скорую смерть? Возможно, нет никаких причин для беспокойства, если его надежда не влечет за собой каких-либо действий с его стороны, например частых звонков с целью справиться о моем самочувствии. Да, это противно, но стоит ли оно морального осуждения? Или, может быть, моральная проблема заключается не в нанесении какого-либо ощутимого вреда мне, а в негативном воздействии на характер самого инвестора? Вы бы хотели зарабатывать на жизнь, делая денежные ставки на то, что один человек умрет раньше другого?

Я подозреваю, что даже энтузиасты свободного рынка не рискнули бы, с учетом всех последствий, заявлять, что ставки на жизнь других людей – это просто еще один вид бизнеса. Давайте рассмотрим следующие вопросы. Если виатикальный бизнес морально сопоставим со страхованием жизни, то не имеют ли его представители аналогичные права по лоббированию своих интересов? Если страховая индустрия имеет право лоббировать свои интересы, требуя внесения законопроектов, способствующих продлению жизни (например, обязательное применение ремней безопасности или антитабачные законы), то почему виатикальная индустрия не может лоббировать свои интересы, продвигая законы, способствующие ускорению смерти (за счет снижения федерального финансирования борьбы со СПИДом или поиска лекарственных средств против рака)? Мне лично неизвестны примеры такого лоббирования. Но если инвестировать в вероятность того, что жертва СПИДа или рака умрет скорее раньше, чем позже, морально допустимо, то почему бы не признать столь же нормальным и содействие проведению государственной политики в этом направлении?

Одним из виатикальных инвесторов был Уоррен Чисам, консервативный член законодательного органа штата Техас, «известный своими крестовыми походами против гомосексуализма». Он предпринимал успешные попытки восстановления уголовного наказания за содомию в Техасе, выступал против полового воспитания и голосовал против принятия программы помощи жертвам СПИДа. В 1994 году Чисам с гордостью заявил, что вложил 200 000 долларов в покупку полисов страхования жизни шести человек, больных СПИДом. «Я собираюсь заработать на этом не менее 17 процентов прибыли, а возможно, и значительно больше, – сообщил он в интервью газете The Houston Post. – Если они умрут в течение одного месяца, это [инвестиции] принесет мне действительно хороший доход»[219].

Некоторые обвинили техасского законодателя в том, что он голосовал за проведение политики, в которой он имеет личную материальную заинтересованность. Но такое обвинение не является обоснованным, поскольку материальные интересы в данном случае вытекают из его существующих убеждений, а не наоборот. Здесь имеет место не классический конфликт интересов. На самом деле это кое-что похуже – это осознанная моральная перверсия социального инвестирования.

Демонстративное подчеркивание Чисамом омерзительных аспектов его виатикальных сделок является, скорее, исключением. Лишь для очень малой части инвесторов главным мотивом является враждебность по отношению к застрахованным лицам. Большинство же из них желает крепкого здоровья и долгих лет жизни всем больным СПИДом – за исключением тех, чьи страховые полисы лежат в их инвестиционных портфелях.

Виатикальные инвесторы – не единственные, кто получает материальную выгоду от смерти других людей. Коронеры, владельцы похоронных бюро, могильщики тоже живут за счет покойников, и их никто за это не подвергает моральному осуждению. Несколько лет назад The New York Times рассказала о Майке Томасе, тридцатичетырехлетнем служащем одного из окружных моргов Детройта. Его работа заключается в том, чтобы доставлять в морг тела умерших. Оплата его труда является сдельной, он получает по 14 долл. с каждого доставленного в морг трупа. Благодаря большому количеству происходящих в Детройте убийств, это невеселое занятие позволяет ему зарабатывать около 14 000 долл. в год. Но когда криминогенная обстановка в городе улучшается, для Томаса наступают трудные времена. «Я знаю, что это звучит немного странно, – сказал он. – Я имею в виду ждать, пока кто-то умрет. Желать, чтобы кто-то умер. Но такова жизнь. Только это позволяет мне прокормить свою семью»[220].

Сдельная оплата труда сборщика трупов, возможно, и является более экономной для городского бюджета, но она несет в себе еще и моральные издержки. Обеспечение финансовой заинтересованности работника в смерти других людей, вероятно, ведет к притуплению его – да и наших – этических представлений. В этом смысле его занятие напоминает виатикальный бизнес, но с одним важным в моральном отношении отличием: хотя заработок сборщика трупов напрямую зависит от смерти людей, ему не приходится ждать ранней смерти какого-либо конкретного человека. Деньги ему приносит любая смерть.