Доверие в команде и тесное общение

Доверие в команде и тесное общение

Близость и доверие членов группы означали, что они могли обходиться без излишней учтивости, которая, по их мнению, лишь тормозила поток идей. В одной комнате, при безумном темпе работы, эмоции накалялись до предела, и многие оказывались на грани нервного срыва, однако это было потрясающе. Ларри Гелбарт вспоминает, что обычный день, как правило, начинался так: «Первым делом мы говорили друг другу: “Доброе утро”. Это был единственный признак светского общения за весь день»[235]. Люсиль Каллен рассказывает:

«Для того чтобы привлечь к себе внимание, мне приходилось забираться на стол и размахивать своим красным свитером. Сид орал, Толкин распевал песни, Рейнер «трубил», как слон, а Брукс… ну, Мел имитировал все звуки, начиная с причитаний раввина и заканчивая воем белого кита Моби Дика, у которого в спине застряли шесть гарпунов. Скажем так: галантностью наша работа никогда не отличалась. Макс Либман любил говорить: “Итогом вежливого общения становится посредственный фильм”»[236].

Нередко в команде случались стычки, котрые Мел Толкин называл «творческим гневом»[237]. Как далеко это могло зайти? Мел Брукс в интервью журналу «Playboy» рассказывает:

– БРЕД ДЭРРАК: Правда, что вас все ненавидели на «Your Show of Shows»?

– МЕЛ БРУКС: Все ненавидели друг друга. Мы обкрадывали богатых и оставляли все себе[238].

Несмотря на дух соперничества, господствующий среди сценаристов, сложно было определить авторство той или иной шутки либо реплики. В 1996 году, на собрании «писательской группы», Боб Кластер (Bob Claster) задал ключевой вопрос:

– КЛАСТЕР: Насколько сильно вы соперничали друг с другом, парни?

– БРУКС: А мы вовсе и не соперничали! (Все протестуют). Нет, мы любили друг друга!

– БЕЛКИН: Мне кажется, это была командная работа – 12 человек в одной комнате…

– КЛАСТЕР: Вам удавалось определить индивидуальный вклад, если таковой был?.. Вы были самолюбивы?

– РЕЙНЕР: Нет, ни капельки. Нет.

– САЙМОН: Я приходил домой, чтобы посмотреть шоу по телевизору, и смеялся, а моя жена спрашивала: «Разве это не твоя шутка?» А я отвечал: «Не знаю». Мы никогда не знали. Мысли появлялись так быстро.

– РЕЙНЕР: Единственное, что могли поставить нам в заслугу, это то, за что мы активно боролись. Идеи тяжело давались, и мы боролись за каждую. И если нам удавалось воплотить их в жизнь, и они оказывались успешными, то все было хорошо. А если нет – это был позор.

– ГЕЛБАРТ: Через пару минут ты забывал, что сам это придумал.

– ТОЛКИН: К примеру, кто-то мог просто предложить идею или выразить свое мнение… И сразу же появлялись 10 шуток. Понимаете, вы можете предложить первоначальную шутку, а потом появляются вариации. Так кто же автор шутки?

– ГЕЛБАРТ: Как это ни странно, все-таки была некая структура.

– БРУКС: Как будто мы участвовали в международном турнире по бейсболу. Мы все были хорошими подающими, принимающими – все. И если мы выиграем чемпионат, пусть это будет хоумран[239] Ларри Гелбарта. Мы ведь выиграли[240].

Атмосфера открытости и близости также вдохновляла на обмен знаниями. Карл Рейнер вспоминает: «Это было, как в колледже. Каждый учился у другого. Это было просто потрясающе»[241]. Тем не менее, если сценарист не был «агрессивным экстравертом», обмен идеями оставался непосильной задачей. Сезар описывает это так:

«Стоял такой шум и гам в писательской комнате, что у застенчивого, мягкого человека не было ни малейшего шанса быть услышанным. Вуди Аллен и Нил Саймон [Док] решили эту проблему так: они держались рядом с теми, кто умел громко кричать и годился в качестве передатчика их идей. Карл Рейнер, например, был представителем Дока. Док всегда сидел рядом с Карлом, и когда я видел, как он наклонялся и шептал что-то ему на ухо, я говорил себе: “Ага, у Дока появилась идея”»[242].