Глава 4 Почему не стоит делать пожертвования при стихийных бедствиях

Грегори Льюис родился и вырос в тихом английском городке Солсбери. В возрасте 14 лет он решил стать врачом – по тем же причинам, по которым эту стезю избирает бесчисленное множество других людей. «Я хочу изучать медицину,[92] поскольку желаю помогать другим», – написал он в заявлении при поступлении в университет.

Действительно, медицинская карьера – логичный выбор для людей, мечтающих приносить пользу. Ежегодно около 20 тыс. человек в США и 8 тыс. в Великобритании поступает в мединституты, и число это с каждым годом растет. Многие из тех, кто не годится во врачи, желают получить такую профессию, чтобы приносить другим пользу. По некоторым оценкам[93], 70 % молодых людей считает этические соображения «принципиальными» при выборе нанимателя. Резко выросло число организаций наподобие Teach for America, ориентированных на студентов, которых возможность приносить пользу заботит сильнее, чем большие заработки. Организации вроде Net Impact, Idealist и ethicalcareers.org консультируют ощущающих призвание нести добро. Даже Опра Уинфри на своем веб-сайте приводит примеры «работы, которая приносит пользу»[94].

Но поскольку эффективный альтруизм предполагает, что мы должны проверять свои представления о том, как приносить пользу, прежде чем претворять их в жизнь, на ситуацию следует взглянуть критически. Являются ли самые популярные способы приносить пользу своей работой одновременно самыми эффективными?

Если кто и собирался изменить мир посредством медицины, так это Грег Льюис. Блестяще отучившись в старших классах и представив свое графство на национальной олимпиаде по биологии, он последовал за мечтой и отправился в Кембридж изучать медицину. В университете он также стал одним из лучших и в возрасте 21 года опубликовал свою первую научную статью. Однако, начав жизнь врача, Грег задумался, какую пользу он на самом деле приносит.

Разве не очевидно? Он в гуще событий, ежедневно спасает жизни и исцеляет недужных. Тех, кому его работа приносила пользу, он видел собственными глазами. Однако Грегу этого было мало, и, воспользовавшись приобретенными в лаборатории навыками, он занялся поиском ответа на вопрос: сколько пользы он принесет, избрав медицину, а не иную профессию? В результате Грег приобрел новый взгляд на изменение мира к лучшему. И здесь мы рассмотрим третий из главных аспектов эффективного альтруизма: насколько эта область запущена.

Что ценнее: вода или алмазы?[95] Этот вопрос, вероятно, разделит читателей на два лагеря. «Команда воды» говорит: это же очевидно – вода ценнее. Не будь воды, все мы умерли бы. Лишившись же алмазов, мы получили бы просто чуть менее привлекательные украшения. Невелика потеря! «Команда алмазов» возражает: это же очевидно – алмазы ценнее. Как насчет сделки? Я вам – галлон воды, а вы мне – 20-каратный бриллиант. Справедливо?

Какая команда права? Обе. Питьевая вода в некотором смысле необычайно ценна, поскольку она необходима для жизни. Но у нас и так много воды, поэтому ценность дополнительного галлона воды (в развитых странах) очень мала. Если у меня, гражданина развитой страны, появится лишний галлон, это значит лишь, что однажды вечером я налью в ванну чуть больше воды. Вот почему стоимость галлона водопроводной воды в Нью-Йорке[96], где я пишу эти строки, составляет всего 0,015 доллара.

При этом, хотя средняя ценность алмазов гораздо ниже, чем воды, ценность дополнительного алмаза гораздо выше. Причина проста: на рынке обращается не так много алмазов. Следовательно, они редки[97] в том же смысле, в каком вода распространена. Не будь у меня вовсе никакого имущества и возможности продать добытое, я предпочел бы галлон воды 20-каратному бриллианту. Напротив, учитывая легкий (в данный момент) доступ к воде, я выбрал бы (будь у меня выбор) бриллиант.

Этот парадокс демонстрирует важность того, что экономисты называют маржинализмом: анализом ценности дополнительной вещи (ее предельная полезность), а не размышлений о ее средней ценности.

Предположим, вам дарят к Рождеству свитер. Насколько он ценен? Это зависит от того, сколько свитеров у вас уже есть. Если вы бездомный и у вас нет теплой одежды, то свитер может спасти вас, а дополнительный свитер представляет огромную ценность. Если вам есть где жить, но свитеров маловато, то дополнительная вещь позволит надеть нечто новенькое и будет представлять для вас некоторую ценность. А если у вас и так много свитеров, то еще один будет просто раздражать (лишнюю вещь паковать при переезде).

Ценность нового свитера тем ниже, чем больше свитеров у вас уже есть. Если их много, ценность дополнительного даже может стать отрицательной. Это верно для большинства хороших вещей (но не всех и не всегда): их ценность уменьшается с увеличением их количества. Первый кусок торта прекрасен, но после третьего подташнивает. Один экземпляр моей книги подарит читателю интересный опыт, а второй сгодится разве что на подпорку для двери. Экономисты называют это законом убывающей приростной отдачи (убывающей доходности).

Выше мы сравнивали программы в рамках областей вроде образования и здравоохранения. Но если мы желаем приносить как можно больше пользы, то должны также решить, в какой области следует сосредоточить наши усилия. Закон убывающей приростной отдачи дает нам полезное правило для сравнения задач. Если какая-либо сфера уже получает много денег и внимания, мы не можем рассчитывать принести много пользы, направив туда дополнительные ресурсы. Напротив, в сферах относительно запущенных, вероятно, использованы далеко не все возможности.

11 марта 2011 года[98] в японском регионе Тохоку произошло землетрясение, четвертое по силе среди зарегистрированных с начала наблюдений в 1900 году. Высота цунами достигала 130 футов [около 40 м], волны заходили вглубь суши на 6 миль [9,7 км]. Подземные толчки были настолько сильны, что остров Хонсю сместился на несколько метров. Миллионы людей остались без воды и электричества. Тысячи погибли.

12 января 2010 года[99] землетрясение обрушилось на Гаити. Эпицентр находился возле города Леогана, в 16 милях [26 км] к западу от Порт-о-Пренса. В столице обрушилось 280 тыс. зданий, включая Национальный дворец, Национальную ассамблею, собор и главную тюрьму. Началась холера. Тысячи людей погибли.

В обоих случаях произошедшее привлекло пристальное внимание международных СМИ и вызвало обширные кампании по оказанию гуманитарной помощи. Трагедии занимали главное место в выпусках новостей. Были мобилизованы благотворительные организации. Люди по всему миру разом достали кошельки. В каждом случае сумма международной помощи достигала 5 млрд долларов[100].

Две катастрофы кажутся почти равнозначными. Обе вызваны землетрясениями. Результатом обеих стали серьезные разрушения. Но в двух отношениях случаи очень различались, и это должно заставить нас задуматься, почему международная реакция была так похожа. Во-первых, кардинально различался человеческий масштаб катастроф. Японское землетрясение явилось причиной гибели 15 тыс. людей, учитывая и смерти после него. Гаитянское землетрясение повлекло гибель 150 тыс. человек. Во-вторых, Япония, четвертая по богатству страна на планете, обладала ресурсами справиться с катастрофой. Гаити – нет. Япония в 30 раз богаче Гаити в пересчете на душу населения, а в целом богаче в 1 тыс. раз. По этой причине 15 марта, спустя всего четыре дня после землетрясения, Красный Крест сделал следующее заявление:

Японское Общество Красного Креста…[101] пришло к выводу, что зарубежная помощь не требуется и, следовательно, пока мы не ищем финансирования или иного содействия со стороны жертвователей.

Будь международная реакция на природные катаклизмы рациональной, следовало бы ожидать, что больший объем финансирования будет предоставляться в случае более крупных катастроф и бедствий в бедных странах, у которых меньше возможностей самостоятельно справиться с ситуацией. Но выходит иначе. Кажется, финансирование распределяется пропорционально тому, насколько сильно катастрофа задевает чувства и насколько широко она освещается в СМИ, а не исходя из ее масштаба.

Этот пример иллюстрирует, почему, если мы хотим принести пользу, следует помогать жертвам менее разрекламированных катаклизмов. Например, землетрясение в Сычуани 12 мая 2008 года. Вы, вероятно, о нем и не слышали (я не слышал, пока не взялся писать эту книгу). Это землетрясение случилось в 50 милях [75 км] к северо-западу от города Чэнду, в центральной части Китая. Оно погубило 87 тыс. человек (впятеро больше японского и вполовину меньше гаитянского), однако жертвы получили лишь 500 млн долларов международной помощи[102]: десятую долю объема помощи Гаити или Японии. По какой-то причине оно освещалось в СМИ не настолько широко, как другие землетрясения, и это сказалось на сумме пожертвований. При этом пожертвования, вероятно, имели больший эффект.

Закон убывающей приростной отдачи также объясняет, почему в целом в том, чтобы жертвовать на ликвидацию последствий катастроф, меньше смысла, чем в том, чтобы уделять внимание наилучшим программам борьбы с бедностью. Люди ежедневно умирают от легко предотвратимых болезней наподобие СПИДа, малярии и туберкулеза. Это катастрофа посильнее случившегося на Гаити, в Тохоку или Сычуани. Ежедневно 18 тыс. детей (больше, чем число погибших в Тохоку) умирает от предотвратимых причин. На каждого погибшего при японском землетрясении[103] благотворительные организации получили 330 тыс. долларов пожертвований. А в мире на каждого умирающего от причин, обусловленных бедностью[104], приходится в среднем 15 тыс. долларов иностранной помощи и пожертвований. Отчасти по этой причине эксперты ВОЗ и Всемирного банка решили, что «оказание чрезвычайной помощи обходится дороже[105] и является менее эффективным, чем проверенные временем программы в сфере здравоохранения».

Наша реакция на природные катастрофы представляет собой один из ярких примеров, подтверждающих, что когда дело доходит до благотворительности, люди следуют эмоциям и реагируют на события, а не на ежедневные проблемы. Когда наступает катаклизм, в голове вспыхивает: экстренная ситуация! И мы забываем о перманентной экстренной ситуации, потому что привыкли к ситуациям наподобие болезней, бедности и угнетения. Катастрофы – неожиданные драматические события и поэтому вызывают более глубокие эмоции, заставляя подсознание ошибочно оценивать их как более важные.

По иронии, закон убывающей приростной отдачи предполагает, что если вы испытываете сильную эмоциональную реакцию на рассказ или просьбу о помощи, то вам, скорее всего, стоит воспротивиться этому побуждению, потому что, вероятно, многие уже жертвуют. Когда случается природная катастрофа, следует обуздать эмоции и напомнить себе, что катастрофы происходят ежедневно, – а затем обдумать, как пожертвовать деньги на то, что принесет больше всего пользы, а не на то, что быстрее привлекло внимание.

Убывающая приростная отдача также служит мощным аргументом для сосредоточения альтруистических усилий на населении бедных стран, а не богатых. Так, воспитание одной собаки-поводыря[106] (дело, которое значительно улучшит качество жизни одного незрячего человека) стоит около 50 тыс. долларов. Однако еще лучше было бы потратить те же самые 50 тыс. на возвращение человеку зрения: это принесло бы больше пользы. А в развивающихся странах 50 тыс. долларов хватило бы[107] для излечения от слепоты не одного человека, а целой полутысячи, будь эти деньги потрачены на операции для предотвращения слепоты у страдающих трахомой. Любая программа стоимостью 100 долларов для излечения слепоты была бы профинансирована в богатых странах десятки лет назад. То же самое нельзя сказать о бедных странах, а значит, там мы можем сделать для людей гораздо больше, чем у себя дома.

Эти соображения уместны и при решении вопроса, какие виды программ в области здравоохранения принесут при дополнительном финансировании больше всего пользы. Ежегодно от рака умирает 8,2 млн человек. На раковые заболевания в мире приходится 7,6 % смертей и тяжелых состояний (в пересчете на потерянные QALY). На лечение от рака ежегодно расходуется 217 млрд долларов.[108] На малярию[109] ежегодно приходится 3,3 % потерянных QALY. В отношении влияния на здоровье рак примерно вдвое хуже малярии, поэтому, будь медицинские расходы пропорциональны масштабу проблемы, можно было бы рассчитывать, что на лечение от малярии ежегодно выделялось бы 100 млрд долларов. В реальности же на лечение от малярии ежегодно расходуется лишь 1,6 млрд долларов: примерно в 60 раз меньше.

На лечение от рака выделяется гораздо больше денег, чем на лечение от малярии, поскольку решение проблемы малярии стоит так дешево, что население богатых стран от нее уже не страдает. (В США малярию искоренили в 1951 году.[110]) Тот факт, что на лечение от рака расходуется больше, чем на лечение от малярии, означает, что каждый из нас может принести куда больше пользы, финансируя не самое эффективное лечение от рака в развитых странах, а самое эффективное лечение от малярии в странах развивающихся. Американские эксперты по здравоохранению считают выгодной любую программу[111], дающую 1 QALY за сумму меньшую, чем 50 тыс. долларов, а программы в области здравоохранения нередко финансируются, даже если они обходятся гораздо дороже. При этом обеспечение тех же благ в бедных странах[112] (например раздача пропитанных инсектицидом надкроватных сеток для предотвращения распространения малярии) стоит всего 100 долларов. А значит, пожертвовав данную сумму, вы можете принести в 500 раз больше пользы населению бедных стран, чем населению стран богатых.

И опять мы видим «стократный множитель» в действии. Мы примерно в 100 раз богаче, чем беднейший миллиард человек, и можем принести в несколько сотен раз больше пользы им, чем населению богатых стран, в которых мы живем.

До сих пор мы рассматривали, как уменьшается ценность денег, но те же рассуждения применимы и к времени. Одно из воплощений принцип убывающей приростной отдачи находит в выборе профессии. Вернемся к Грегу Льюису, идеалистически настроенному студенту-медику, и выясним, много ли пользы на самом деле приносит врач.

– Я надеялся, что этот вопрос уже обстоятельно изучен, – рассказал мне Грег. – Ведь если возглавляешь лечебное учреждение, неплохо выяснить, какова польза от увеличения числа врачей. И я очень удивился, обнаружив, что никто на этот вопрос, по сути, ответа не искал.

Может показаться, что ответ этот лежит на поверхности, и именно потому никто не счел нужным этим заниматься. Чтобы точно выяснить, сколько жизней спасает врач, надо сложить число проводимых им на протяжении карьеры жизнеспасительных операций и все случаи назначаемого им жизнеспасительного лечения. Чтобы вычислить, сколько больных он вылечил, надо сложить все ситуации, когда он сделал что-либо для улучшения жизни пациента. Сложите пользу от обоих видов деятельности – и вы узнаете, сколько пользы принес врач. Легко, правда?

С этого Грег и начал.[113] Он изучил данные о многих странах. В случае США Грег разделил общую пользу от американского здравоохранения на число врачей. По оценкам Национальной организации окружных санитарно-просветительских центров, в США 878194 врача.[114] Грег нашел работу эпидемиолога Джона Банкера[115], оценившего общую пользу от здравоохранения США примерно в 7 QALY на человека, а в сумме – 2,2 млрд QALY. (Напоминаю: QALY – эквивалент обеспечения человеку одного дополнительного года здоровой жизни.) Согласно расчетам, каждый врач обеспечивает 2,5 тыс. QALY (2,2 млрд QALY, разделенные на 878194 врачей). Сюда входит и польза от спасения жизней, и польза от улучшения качества жизни. Наглядно это трудно представить, поэтому можно учесть эквивалентное число «спасенных жизней». Согласно оценкам специалистов по экономике здравоохранения, польза от «спасения жизни» в среднем такая же, как от предоставления 36,5 QALY. Таким образом, за свою карьеру врач приносит пользу, эквивалентную спасению 70 жизней. Грег понимал, что это преувеличение, поскольку расчеты не учитывали вклад медсестер, больничной администрации и т. д., и потому уменьшил масштаб. Получилось 25–30 спасенных жизней на врача. Все равно впечатляет, верно?

Назовем это «простым представлением». Грег сообразил, что даже если большинство интуитивно придерживается такого взгляда, правильного понимания он не дает, поскольку содержит ошибку в виде оценки средней ценности врача. Выше мы указали, что неверно строить расчет подобным образом, когда пытаешься определить, сколько пользы можно принести. Вместо этого молодым людям, желающим изменить мир с помощью своей профессии, следует определять предельную полезность, которую они смогли бы обеспечить, став врачами.

«Простое представление» неверно, и вот почему. Вообразите себя в изолированном городке. У властей хватает ресурсов, чтобы пригласить в больницу трех врачей: Алису, Боба и Шарлотту. Вот три вида деятельности, которую они осуществляют: а) жизнеспасительные операции и лечение, например операции на сердце; б) общее улучшение здоровья, например путем лечения тревожных расстройств; в) лечение не представляющих серьезной опасности недомоганий, например простуды. Алиса, Боб и Шарлотта тратят на каждый из этих видов деятельности примерно треть рабочего времени, и потребности городка в медицинском обслуживании удовлетворены. Каждый врач ежегодно проводит 100 жизнеспасительных операций, то есть, согласно «простому представлению», каждый ежегодно спасает около 100 жизней.

Предположим, больница больше не может позволить себе платить Шарлотте. Насколько ухудшится положение населения? Согласно «простому представлению», это настоящая катастрофа: без Шарлотты провести 100 жизнеспасительных операций станет некому, и 100 человек за год погибнет.

Однако мы понимаем, что в действительности произойдет иное. Если Шарлотта перестанет работать, Алиса и Боб переоценят свои приоритеты. Например, они поручат другому медперсоналу заботы о лечении неопасных заболеваний, а сами сосредоточатся на жизнеспасительных операциях и лечении, а также на важнейших оздоровительных процедурах. В отсутствие Шарлотты Алиса и Боб ежегодно спасают 150 жизней. Поэтому, хотя Шарлотта выполняла жизнеспасительные операции, приносимая ею польза на самом деле заключалась в лечении не представляющих серьезной опасности недомоганий (например простуды), с которыми может справиться меньшее число врачей.

Спасение жизни – самая важная задача, которую может выполнить врач. И она будет выполняться в отсутствие почти всякого врача. В США уже есть 878194 врача. Предположим, вы становитесь 878195-м. Какую пользу вы принесете? Эти 878194 врача уже сняли сливки в плане легких путей к спасению жизни, так что вам, 878195-му, остаются только труднореализуемые возможности для улучшения здоровья. Маловероятно, что сюда войдут операции на сердце, и более вероятно, что войдет лечение от неопасных заболеваний.

Поэтому польза, которую вы принесете, став врачом (в США – 878195-м) – это разность между: а) пользой от здравоохранения США, учитывая, что в стране уже 878194 врача, и б) пользой от здравоохранения США, учитывая, что в стране 878195 врачей. Велика ли разница?

Грег, воспользовавшись статистическими методами, оценил качество здравоохранения и число врачей во множестве стран, а затем узнал соотношение двух факторов (одновременно приняв в расчет влияние богатства и уровень образования). Это позволило наконец найти ответ: американский врач ежегодно прибавляет населению США около 4 QALY (а за 40 лет работы – 160 QALY). Если учесть, что медсестры и другой персонал также приносят часть этой пользы, мы приходим к заключению, что дополнительный врач в США за свою карьеру приносит пользу, примерно эквивалентную спасению 4 жизней. Это все равно достойно восхищения. Но это меньше, чем вам, вероятно, казалось, – а все из-за убывающей приростной отдачи. Разумеется, приносимая врачом польза различается в зависимости от его специализации. Это средняя оценка для всех врачебных специальностей. Хотя врачи некоторых специальностей приносят гораздо больше пользы, чем другие, для оценки это не так важно.

Если вы намерены стать врачом в богатой стране, вы только добавляете свой труд к труду большого числа врачей. Это значит, что, став врачом, вы, вероятно, принесете меньше пользы, чем вам кажется. Это же объясняет, почему врачи имеют куда большее влияние в бедных странах. Грег собрал еще кое-какую статистику, чтобы выяснить, много ли пользы он приносил бы, отправившись в очень бедную страну, например в Эфиопию, и обнаружил, что ежегодно обеспечивал бы дополнительно 300 QALY (около 300 спасенных жизней за 40 лет работы). Это примерно в 100 раз больше, чем если бы он работал в Англии. Мы снова видим «стократный множитель» в действии: в бедных странах на здравоохранение расходуется куда меньше ресурсов, и Грег мог бы принести гораздо больше пользы там.

Постановка вопроса, насколько популярна определенная сфера, и стремление сосредоточиться на тех областях, которым по-настоящему не хватает внимания филантропов, могут показаться неожиданными. Значит, выбирая самые популярные сферы, трудно принести большую пользу? Да, из-за убывающей приростной отдачи мы можем принести куда больше пользы, если направим свои усилия на сферы, в которых расходуется сравнительно меньше ресурсов, например на устранение последствий катастроф, обойденных вниманием СМИ, или на борьбу с мировой бедностью (а не бедностью в своей стране).

Вам, наверное, интересно, переехал ли Грег в бедную страну? Нет. Он пришел к выводу, что ему следует остаться в Великобритании. А почему, мы сейчас выясним.