Часть II. Из бесед с Заратустрой

Во время своего тридцатилетнего путешествия я побывал в Персии, и там в одной из горных пещер я повстречал Заратустру[10]. Давно не беседовал с таким красноречивым человеком, хотя у нас в Греции много блестящих ораторов. Мы много с ним спорили, и лишь в очень немногом я смог с ним согласиться.

О государстве. Ты сказал мне, что государство — это ложь, Заратустра. Да, государство — это ложь, но ровно в той мере, в какой любое слово изреченное есть ложь. Государство есть форма жизни народа: не будет формы, и негде будет жить. Все дело в том, по народу ли его дом, на прочных ли основаниях он построен? Устойчивы ли эти основания, не рассыплются ли они под напором огня, воды и ветра?

И сейчас у нашего государства много врагов. Они говорят: время государств прошло, а на смену им идет время всемирных корпораций. Мне не нужны всемирные корпорации, Заратустра. Верю, если бы ты дожил до сегодняшнего дня и посмотрел в их зловещие пасти, пожирающие всякую живую жизнь, ты трижды пожалел бы о сказанных тобою словах.

Заратустра

Враги говорят, что государство нас угнетает, а сами только и мечтают, чтобы прорваться через наши границы, завладеть нашими ресурсами и сделать нас рынком потребления своих электронных побрякушек. Враги придумали слово «глобализация», всем объявив, что это правильно и неизбежно, а сами понимают под ней такой порядок вещей, где они одни на вершине пирамиды, а весь мир служит их интересам. Нам не нужна их глобализация. Но нам они нужны как враги, ибо в борьбе с ними мы лучше понимаем, кто есть мы сами.

О, ты многого не знаешь, Заратустра. Как и твой сверхчеловек, жизнь без государства стала красивой иллюзией, отправившей на тот свет не одну тысячу людей. Мы же любим свое государство и не отдадим его просто так в угоду разным иллюзиям.

О вечно живом Боге. Кто сказал, что Бог умер? Наверное, он сошел с ума, серьезная болезнь повредила его кровь. Бог с нами, пока мы любим друг друга и утверждаем на земле его живой порядок. В расширяющемся вихре галактик мы осознаем его живое дыхание. В предустановленной гармонии мира, позволяющей нам ее осознавать, мы предчувствуем его живой промысел. В предчувствии возвращения на вечную Родину, в неразрывной взаимосвязи всего живого, в неискоренимом стремлении к лучшему и вечному, во всем, что есть подлинно прекрасного на этой многострадальной планете, мы ощущаем его вечное присутствие.

О тысяче и одной цели. Как-то ты посетовал, Заратустра, что у разных народов цели разные, а у всего человечества нет единой цели. Люди подобны деревьям, а народы — видам деревьев. Деревья борются друг с другом за свет и жирную почву, у них тоже разные цели. У видов деревьев тоже разные цели, но каждый вид деревьев больше подходит своему виду местности. Так же и у животных. Животные объединяются друг с другом в стада и стаи, люди тоже объединяются друг с другом в народы. Многообразие живых существ и их целей создает неповторимую картину мира, пестрый ковер с миллионами узоров — вечную тайну для тысяч мудрецов, пытающихся разгадать эту загадку.

А ты не думал, Заратустра, что цель человечества — в самом этом многообразии, а попытка привести всех к одному знаменателю — неизбежное его обеднение и гибель? Знаю, что гибелью человечества тебя не удивишь и не испугаешь. Ты скажешь мне: «пусть быстрее погибнет последний человек», освобождая путь сверхчеловеку. Глупый мечтатель! Гибель человечества — это просто гибель, после которой не будет ничего. И вы, современные люди, увы, совсем недалеки от этого.

О любви к ближнему. Ты говорил мне, что любовь к дальнему лучше, чем любовь к ближнему. О, сколько сумасшедших повстречал я на своем пути, Заратустра! Одни любили американцев, другие — японцев, третьи — индийских богов, четвертые любили инопланетян. Как же далеки они были от жизни, а жизнь от них! Как же ты не заметил, что жизнь стучится и зовет нас через наших ближних! Сын пришел из школы, его обидели несправедливые учителя, верный пес сильно поранил лапу и не может справиться сам, и даже мой разговор с тобой, Заратустра, — все это мое ближнее. И только отвечая на зов моего ближнего, я становлюсь человеком, т. е. самим собой.

Ты прав, Заратустра, что в ближнем не все свято, в нем много путаницы и соблазнов, но для того нам и даны наше сердце и наш разум, чтобы различить верное от неверного, истинное от ложного. Я с тобою, Заратустра, когда ты призываешь нас к лучшему будущему, заставляя поднять голову над суетой настоящего, но я против тебя, когда ты пытаешься разрушить нашу любовь к ближнему, наполняющую наше бытие жизнью и смыслом.

О том, чтобы превзойти самого себя. Ты говоришь о том, что люди должны превзойти самих себя, Заратустра. Звучит красиво, я бы даже сказал: соблазнительно звучат твои слова, Заратустра. И были люди, которые соблазнялись этими словами, убивая себе подобных. Но разве может бабочка превзойти куколку? Что толку от того, что гусеница скажет: мы должны превзойти самих себя, хватит ползать, мы рождены для полета. Разве что она увлечет десяток других гусениц к краю ветки, слетев с которой они навсегда лишат себя возможности стать бабочками? Ну, а куколка? Что хорошего в бытии куколкой? В своем растительном существовании куколка — это ведь шаг назад по сравнению с гусеницей.

Нет, Заратустра, не тот путь ты нам предлагаешь. В природе есть естественный живой порядок вещей. Время быть гусеницей, время быть куколкой и время быть бабочкой. Сейчас наше время быть людьми во всей полноте нашего существа, мы еще не исполнились как люди.

О воле к бытию и воле к власти. Ты говорил мне о том, что все живое движется волей к власти и что нет такой вещи, как воля к существованию, ибо то, что уже есть, не может хотеть быть. О, как же ты заблуждаешься, Заратустра! Все живое хочет быть! Попробуй опустить кошку в воду, она расцарапает тебя до крови. Но не просто быть стремится все живое, оно стремится быть согласно своей сути во всей полноте своего существа. А воля к власти нужна ему лишь постольку, поскольку позволяет ему раскрыть свою суть. Не власть — высшая ценность, а осуществление, исполненность.

О вечном возвращении. Ты говорил: «Что ж, еще раз», персидский отшельник. Что еще ты мог предложить миру, кроме идеи вечного возвращения? Но божественный закон всегда в вечном развитии. Ты призывал нас разрушить старое и превзойти себя, сегодня мы видим развалины великих цивилизаций, разрушивших себя в бесплодном поиске нового и великого. Еще звучат в наших ушах твои песни про разрушение старого мира. Старый мир был разрушен, и много крови пролилось в это время, а через 30 лет после разрушения старого мира грянула самая великая в истории человечества война, и крови пролилось еще больше. Ты говорил, что сострадание — это грех. О, твои последователи не знали сострадания! Но стали ли они лучше? Пришел ли на смену последнему человеку сверхчеловек? Нет! Ты опасный мечтатель, персидский отшельник. Нет никакого вечного возвращения. В твоих словах нет ни правды, ни логики, ты слишком увлекся героическим пафосом разрушения старого, но взамен не смог предложить ничего дельного. Твое вечное возвращение — это пустой фетиш. Именно поэтому мы, греки, всегда били и будем бить вас, персов.

Про танцующую звезду. Ты был прав, персидский отшельник, когда говорил, что наступает время, когда человек больше не родит танцующую звезду. Это время приблизилось, оно близко как никогда. Сегодня миром правит рынок, и ценности потребления поработили все и вся. Конвейер машины потребления, бесконечный постав поработили человеческие души и целые народы, не оставив в их душах места живому творчеству. Но не хаос нам теперь нужен, ибо много у нас было этих революционных хаосов, но их плодами всегда нагло пользовались красноречивые и предприимчивые проходимцы. Нет, не хаос нам нужен, а живой, вечно возрождающийся и развивающийся порядок, в котором мы чувствуем, обретаем и осуществляем волю живого Бога. Не из хаоса, а из живого космического порядка рождаются новые звезды.

О сверхчеловеке. Ты вещал нам о сверхчеловеке, персидский отшельник. Но что есть твой сверхчеловек, нежели красивая картинка, соблазняющая человеческую гордыню? Сколько злодеяний совершено людьми под лозунгом движения к сверхчеловеку? Настало время провозгласить, что сверхчеловек мертв. Он умер, еще не родившись, запутавшись в паутине виртуальных сетей, плотно опутавших всю планету. Рынок и потребительский постав добили его. Туда ему и дорога. Мы же провозглашаем единый живой порядок, в котором человеческое становится подлинно человеческим. Единый живой порядок, соединяющий в одно целое настоящее, прошлое и будущее. Порядок, в котором сын творит, видя отца творящего, и через то осуществляется сам. Нам больше не нужны твои соблазнительные картинки, персидский отшельник. Мы слишком хорошо знаем, куда они ведут и чем заканчиваются.

О потусторонниках. О, я хорошо тебя понимаю, Заратустра, когда ты ругаешь потусторонников. Я тоже не терплю речи тех, кто уводит людей из реальности их живого бытия в мир пустых фантазий. Есть ли жизнь после смерти и какая она, я не знаю. Но я знаю одно: Бог творит этот мир каждую секунду и каждая частица его творения пронизана его созидающей волей. Мне важно пройти в понимании его живого промысла настолько далеко, насколько это вообще возможно. Мне важно видеть его творящего и творить вместе с ним. Мое место в этом мире, поскольку я творю в этом мире, а не в каком-либо другом. И я знаю, что время моего творчества ограничено, я хочу успеть больше, но так, чтобы то, что вышло, вышло хорошо. И я знаю, что, когда я умру, мои законы будут жить дальше, а в моих законах буду жить и я. Я люблю эту жизнь и этот мир, Заратустра, поэтому я люблю и принимаю свою смерть, поскольку только смерть делает эту жизнь целой. Есть ли рай и ад, этого, Заратустра, я не знаю, но думаю, что хорошо бы, чтобы Рай все-таки был и чтобы возможностей для творчества в нем было еще больше, чем здесь.

О проповедниках смерти. Ты не любишь проповедников смерти, Заратустра, не люблю их и я. Не жизнь нужна для смерти, а смерть для жизни. Они, эти проповедники, переворачивают все с ног на голову. Я знаю одного такого, он учит расслабляться до потери чувства себя. Хорошо снять лишний зажим в теле, но плохо потерять сознание и осознанность. Ты говоришь, что смерть и вечная жизнь для тебя одно и то же? Ты прав и не прав одновременно. Прав в том, что вера в бесконечную цепь реинкарнаций обесценивает твою единственную и неповторимую жизнь здесь и сейчас, а не прав в том, что со смертью все заканчивается. Уже 3000 лет без малого минуло с тех пор, как я отдал Богу моему и Богу вашему свою душу, но мой голос до сих пор призывает людей к живому, вечно обновляющемуся и развивающемуся порядку.