Виртуозный лидер выходит на авансцену

Виртуозный лидер выходит на авансцену

Душой этих шоу был Сид Сезар с его многогранным талантом. Ховард Розенберг, телекритик из «Los Angeles Times» так отзывался о нем: «Сезар вошел бы в любой итоговый список номинантов на звание самого талантливого комика на телевидении»[249]. Либман распознал этот многообещающий талант задолго до создания «Admiral Broadway Revue» и предложил ему создать вместе с другими одаренными людьми «Admiral Broadway Revue» и «Your Show of Shows». Но он также понимал, что талант Сезара требовал индивидуального исполнения:

«Он хотел все делать именно так, как мог; это стремление характерно для каждого артиста и любой творческой личности. Художник хочет рисовать по-своему, создавая собственный неповторимый стиль. Поэтому выдающиеся музыканты, композиторы и писатели хотят, чтобы их узнавали благодаря этой особенности, привносимой ими в работу, которая отличает их от других. Я часто говорил, что Сезар инстинктивно «сезаризировал» материал, просеивая его сквозь сито, – абсолютно субъективным образом. Какой бы материал не поступал, на выходе мы получали Сезара»[250].

Сезар был также лидером команды; его личность притягивала всех гораздо больше, чем компания, на которую они работали. Кроме того, у него, как у Либмана, был особый нюх на таланты. Ему постоянно удавалось найти и затем привлечь лучших из лучших. Годы спустя Брукс рассказывал о своей преданности Сезару:

«Я не был предан шоу, не был предан и Максу Либману. Я был предан Сиду. И он мог вызвать меня, днем или ночью, а иногда будил в 3:30 утра и говорил: “Мел? Это Сид. Нужна шутка”»[251].

Нил Саймон устами своего героя Лукаса Брикмана из пьесы «Laughter on the 23rd Floor» говорит: «Мне очень нравится Сид. В основном потому, что он уважает своих сценаристов»[252]. Ларри Гелбарт отмечает: «…Когда речь шла о том, чтобы собрать писательскую команду на свой страх и риск, Сид следовал четкому методу, без всяких безумств. Так появился Мел Толкин. Потом Мел Брукс»[253]. Он также задавал тон свободного общения в рамках командной дисциплины. В то время как стороннему наблюдателю (как и членам команды и руководителям NBC) работа команды представлялась хаотичной, каждый был сосредоточен на выполнении своей задачи, имеющей четкие границы и цели, которые не насаждались «сверху», но утверждались самой командой. Гелбарт вспоминает:

«Для своих сценаристов он был чемпионом в тяжелом весе. Он мог сделать все, о чем мы его просили, и делал. Наша точка зрения становилась его точкой зрения. Он понимал все, если, конечно, мы это понимали. Это была честная игра. Он контролировал все, но мы пользовались абсолютной свободой»[254].

Ларри Гелбарт называет сценаристов «стаей волчат, дерущихся друг с другом за благосклонность Сида – волка-отца». Сезар вспоминает:

«Да, они дрались. Штукатурка летела со стен; шторы рвались на куски; Мела Брукса часто превращали в настоящее чучело. Но в этой суматохе рождались потрясающее творчество и свежий юмор»[255].

«Мы все хотели быть любимчиками Сида», – говорит Нил Саймон, работавший в команде в 1952-54-е годы и затем в 1956-57 годы. – Сид платил нам лучше других. И обращался со сценаристами лучше, чем любой другой комик, с которым мне приходилось работать»[256].

Сид был своим человеком для членов команды, но в то же время он ими руководил, позволяя при этом раскрыться индивидуальности каждого из них. Это значило, что он умел слушать команду и учиться у нее. Как хороший дирижер оркестра, он мог отстраниться, позволив коллегам играть собственные сольные партии. Другими словами, он собрал потрясающих людей и позволил им быть самими собой. Гелбарт рассказывал:

«В первые дни работы с Сидом он не говорил мне ни слова за пределами писательской комнаты. И он всегда был там. (Одним из преимуществ его вездесущности было то, что к моменту запуска шоу в эфир он уже знал все роли наизусть). Я уже стал подумывать о том, что пора бы покинуть это шоу. Но после запуска первого шоу, на праздничной вечеринке, он положил мне руки на плечи, наклонил меня назад, как будто он был Джоном Гилбертом, а я Гретой Гарбо, и поцеловал меня в губы. Так он выразил мне свою признательность: “Я ценю то, что ты сделал”. Если бы я написал для него текст комплимента, он исполнил бы его безукоризненно. Но, вынужденный обходиться своими собственными средствами, он разыграл сцену из немого кино»[257].