12.2. Власть, оппозиция, спецслужбы и «паблик рилейшнз»

12.2. Власть, оппозиция, спецслужбы и «паблик рилейшнз»

Когда власть хочет расправиться с оппозицией, соблюдая видимость закона, она прибегает к помощи спецслужб. Так было в Советском Союзе в 1930-е годы, когда известные процессы над политическими деятелями из оппозиции готовились советской спецслужбой – НКВД. Разрабатывались сценарии, велась огромная работа по постановке политических спектаклей. Это ли не провокация в государственном масштабе руками и умом спецслужб?! Ее основы заложил В. Штибер, директор прусской политической полиции, организовавший кельнский процесс над коммунистами, после которого Коммунистический союз, основанный Марксом и Энгельсом, перестал существовать. Тогда Штибер ловко соединил радикалов с марксистами и подвел последних под уголовную статью. Лучший последователь Штибера в современной истории, конечно, Я. С. Агранов – в середине 1930-х годов заместитель наркома внутренних дел. Он оказался действительно талантливым режиссером политического сыска в форме судебных процессов.

В гитлеровской Германии спецслужба (СД) организовала поджог рейхстага, свалив вину на коммунистов, чтобы расправиться с ними. Но так и не смогла соответствующим образом подготовить судебный процесс – суд оправдал главного «обвиняемого» Г. Димитрова. В СД были мастера традиционных провокаций, но не было мастеров постановки политических процессов, каким был Агранов.

Политолог X. Арендт в фундаментальном труде «Истоки тоталитаризма» делает неожиданный вывод:

«…Главное различие между деспотической (царской, монархической. – Авт. ) и тоталитарной тайной полицией состоит в том, что последняя не выведывает тайных мыслей и не использует испытанный метод тайных полиций, метод провокации…<…> Никто из тоталитарных правителей, разумеется, не мог даже представить себе такой ситуации, в которой ему пришлось бы прибегнуть к провокации, чтобы заманить в ловушку того, кого он считал своим врагом. Более важен, чем эти технические соображения, тот факт, что тоталитаризм определил своих идеологических врагов еще до захвата власти, так что категория «подозрительные» не применялась в полицейской информации. Так, евреи в нацистской Германии или остатки бывших правящих классов в Советской России в действительности не подозревались в каких-либо враждебных действиях; они объявлялись «объективными» врагами режима, исходя из его идеологии…» [1,551–552].

Объективный враг, по мысли Арендт, при тоталитарных режимах затмил провокацию. Она отмечает, что только на первоначальных стадиях, когда еще идет борьба за власть, ее жертвами становятся те, кого можно заподозрить в оппозиционности; затем тоталитарный характер власти находит выражение в преследовании объективного врага [1, 553].

Но есть аргументы для возражения политологу. Борьба за власть даже и в тоталитарных обществах не ограничивается первыми стадиями. Сталин уничтожал явных и потенциальных оппонентов и в начале своего правления, и на закате политической жизни. Вспомним хотя бы изобретенное в 1949 г. «Ленинградское дело» и расстрелянных по нему партийных и государственных лидеров. И всегда диктатор опирался на органы сыска – ОГПУ, НКВД, МГБ. Гитлер тоже в конце своего кровавого пути обрел оппозицию в лице военных заговорщиков, которые взорвали бомбу в его ставке и которых «прошляпило» гестапо. Хотя гестаповские сыщики нутром чувствовали «генеральскую» опасность.

По Арендт, выходит, что политическая полиция при этих режимах и при этой оппозиции не пользовалась провокацией как методом в силу ненадобности. Но именно эта «тоталитарная» полиция и изобрела новый вид провокации – постановку политических спектаклей – процессов над потенциальными оппозиционерами. Весьма сложное, но «творческое» ремесло.

Х. Арендт вводит понятие объективного врага для «тоталитарных» спецслужб. Это часть населения – евреи в Германии Гитлера и остатки бывших правящих классов в сталинском Советском Союзе. И политическая полиция здесь выступает как инструмент террора. Но есть ли объективный враг у служб политического сыска в либеральном, демократическом обществе? Или там только субъективный враг – сегодня один, завтра другой? История свидетельствует, что есть и постоянный враг. У американского Федерального бюро расследований – это коммунисты и радикалы. В ФРГ у ведомства по охране конституции – тоже радикалы, экстремисты и в свое время компартия. Причем компартия, которая существовала в 1950-е годы, была запрещена судом. Сегодня это германское ведомство тщательно следит за коммунистическими настроениями и радикальными поползновениями. А у Комитета государственной безопасности в авторитарном СССР времен Хрущева, Брежнева и Андропова постоянный враг на сыскном поле был представлен антисоветскими, диссидентствующими и националистическими организациями и персонами.

В докладе председателя КГБ СССР Ю. В. Андропова для ЦК КПСС «О некоторых результатах превентивно-профилактической работы органов государственной безопасности», относящемся к октябрю 1975 г., сообщается, что за период с 1967 по 1974 г. по 70-й статье Уголовного кодекса (антисоветская пропаганда и агитация) были осуждены 729 человек, а 69 984 человека получили предупреждение и отошли от антисоветской деятельности [5,74]. Американский исследователь-советолог П. Рэддэвей не преминул подчеркнуть, что с 1971 по 1974 г. только благодаря профилактике 1839 антисоветских групп ликвидировались, едва начав формироваться [5, 76]. На антисоветские группы – этого постоянного врага, по определению X. Арендт, – воздействовали не только профилактическими приемами. Против них, как говорилось в том же докладе КГБ, применялись «нелегальная агентура и другие методы, не связанные с судебным преследованием» – «лишение советского гражданства» или «компрометация авторитетных членов» подобных групп [5, 76] (это последнее, по X. Арендт, якобы несвойственно полиции в тоталитарных государствах). Поэтому, делает вывод автор доклада, уже на стадии формирования многие националистические, ревизионистские и иные объединения «были успешно разбиты». Благодаря профилактике, агентурным и иным методам к 1985 г. КГБ практически парализовал и разгромил антисоветские, диссидентствующие группы по всей стране. П. Рэддэвей, пожалуй, наиболее основательный исследователь деятельности КГБ, вполне обоснованно утверждает, что советское руководство никогда не относилось легкомысленно к проблеме диссидентства [5, 78]. Но при этом П. Рэддэвей не отметил принципиальный момент: советское руководство свело всю борьбу с диссидентством к репрессивным или превентивно-профилактическим мерам, а политические игнорировало. Если даже отнести профилактику к политическим мерам, то ею занимался все тот же КГБ. При этом КГБ не раз обращался в ЦК КПСС с предложениями политически определиться с диссидентами, и особенно с наиболее яркими персонами. И с националистическими группами и организациями как с постоянным врагом в СССР велась беспощадная борьба методами политического сыска. Их активность к середине 1980-х годов тоже сошла на нет, но национальные проблемы, питавшие националистов, ждали политических решений, а не сыскных. А партия по-прежнему полагалась только на органы безопасности. Эта ситуация в полной мере дала себя знать кровавыми событиями в период политической перестройки в стране.

Порой незаметен переход от сыскных технологий к технологиям «паблик рилейшнз», которые уже давно вошли в арсенал спецслужб. Когда диссидентствующего писателя А. И. Солженицына в 1974 г. выслали из Советского Союза, борьба с ним перешла из сферы оперативной в идеологическую. Генерал Ф. Д. Бобков, в то время начальник пятого управления КГБ, считал, что если бороться с писателем, то словом, а лучше книгой. Он исходил из того, что общественности должна быть представлена иная точка зрения. Пусть выступит солженицынский оппонент, владеющий словом и иной идеей. И книги его должны раскупаться, а не навязываться. Историк и публицист Н. Н. Яковлев вспоминал:

«Идеально подошла много нашумевшая в шестидесятые в США и Западной Европе книга вдумчивой публицистки Барбары Такман «Августовские пушки» о первом месяце той страшной войны (Первой мировой. – Авт.). Разумеется, в громадном моем предисловии к ней не говорилось ни слова о Солженицыне. На фоне книги Такман, отражавшей новейшие достижения западной историографии, написанное им выглядело легковесным историческим анахронизмом, крайне тенденциозным, что не могли не видеть не только специалисты, но и широкий читатель» [9,291].

Ф. Д. Бобков хотел издать «Августовские пушки» Б. Такман и «Август четырнадцатого» А. Солженицына в одном томе, чтобы читатель увидел, что у нее позаимствовал Солженицын и как его трактовка событий отличается от ее позиции, чтобы понял, чьи аргументы весомее. Но в ЦК партии идею не оценили. Секретарь ЦК по идеологии М. В. Зимянин посчитал, что такой подход будет служить пропаганде солженицынской книжки. «Августовские пушки» вышли в свет отдельной книгой в 1972 г. в издательстве «Молодая гвардия». Это был первый ход в стиле «паблик рилейшнз» на поле идейно-пропагандистского противостояния.

Через полтора года в той же «Молодой гвардии» 100-тысячным тиражом вышла книга Н. Н.Яковлева «1 августа 1914 года». Разошлась она мгновенно. Критики набросились на яковлевскую книжку, уличая автора в отступничестве от академически-партийных канонов.

Дальше была публицистическая книжка «ЦРУ против СССР» – идея Бобкова, воплощение Яковлева. Оперативная библиотека КГБ, материалы разведки и пятого управления работали на автора. В этой книге была предсказана и ситуация, связанная с последующим распадом Советского Союза. Четыре издания общим тиражом 20 млн экземпляров выдержало это произведение. В ряду героев – американское Центральное разведывательное управление, писатель А. И. Солженицын, академик А. Н. Сахаров. Много страниц о солженицынском «Архипелаге ГУЛАГ», который Бобков и Яковлев рассматривали не как литературу, а как средство «психологической войны».

Партия как огня боялась живой дискуссии с оппонентами реального социализма, в первую очередь с так называемыми диссидентами – представителями инакомыслящей интеллигенции. В 1970– 1980-е годы Бобков не раз готовил записки в ЦК КПСС, где звучали предложения вступить в прямую полемику с академиком А. Н. Сахаровым, профессором И. Р. Шафаревичем, историком Р. А. Медведевым и другими известными по тем временам оппозиционерами. Но партийные идеологи и пропагандисты настаивали на репрессивных мерах в отношении оппонентов и возлагали ответственность за них на КГБ.

Изобретательный политический сыск не является исключительной особенностью тоталитарных обществ. Его яркие примеры можно найти и в либеральных странах, причем не только в сфере репрессивных действий против объективного врага. Существуют и объективные потребности, в том числе по сбору информации, изучению настроений. Подобные потребности вырастают из такой политической задачи, как социальный контроль масс. Западные социологи обосновывают его необходимостью контроля за комфортным поведением людей в границах общественных институтов, подчинения индивида социальной группе. Ибо без этого невозможна стабильность общества, устойчивость правящего режима. Социальный контроль – это и организация усвоения человеком определенной культуры, и массированное влияние на него средств массовой информации, образа жизни, это и система санкций, т. е. воздействие на индивида в случае нарушения им тех или иных групповых и общественных норм. Теоретики говорят как о физических, экономических санкциях, так и о манипулировании вкусами, настроениями, сознанием, поведением людей, т. е. когда система отношений с общественностью «работает» на снятие общественно-экономических и общественно-политических противоречий в процессе политической и экономической конкурентной борьбы.

В этой борьбе всегда ищут союзника в лице политического сыска. История запечатлела, как разваливали с помощью политического сыска левые организации и антивоенное движение в США, как нейтрализовали лидера чернокожих Мартина Лютера Кинга, как снималось противоречие в противостоянии власти и общественных сил. Не менее масштабной была борьба с диссидентами в Советском Союзе, когда органы политического сыска выстраивали систему контрпропаганды (против сочинения А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» – книга Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР»). В гитлеровской Германии в 1930-х годах служба безопасности обеспечивала пропагандистские акции Геббельса. Х. Арендт уверяет, что в тоталитарном обществе властные структуры неустойчивы, если пропаганда не поддержана давлением организации (т. е. партией, спецслужбами, разными обществами, союзами, фондами) [1,470]. Однако следует посмотреть на организацию как на деятельность органов сыска, обеспечивающих эту самую пропаганду. Эти органы организуют обратную связь, изучают настроение людей, реакцию населения на пропагандистские акции, изолируют «контрпропагандистов». Именно этим занималась нацистская служба безопасности. Все это сплав «паблик рилейшнз» (отношений с общественностью) и политического сыска, выплавленный историческими обстоятельствами.

Когда социальный контроль масс все больше зависит от СМИ, всемирной информационной сети Интернет, социологических опросов и агентурных данных, то задачи политического сыска смещаются в направлении мониторинга информационных потоков, общественного мнения и настроений в обществе и особенно в направлении радикальных групп. Подобные группы часто лишены такой трибуны, как средства массовой информации. Поэтому заявить о себе они пытаются агрессивными, запоминающимися акциями, а то и терактами. Пример тому – террористическая активность партии эсэров в Советской России в 1918 г. Политические и националистические экстремисты могут раскачать общественное мнение, если не натолкнутся на противодействие органов сыска. Параллельно другими методами, но из того же арсенала профессионалы сыска влияют и на владельцев СМИ, на информационные потоки для того, чтобы обеспечить социальный контроль, который приобретает совершенно иное качество.

Развитие пропаганды, как уже отмечалось, привело к новому виду политико-идеологической борьбы – информационным войнам – захвату информационного пространства с помощью политических, экономических, пропагандистских, рекламных, массово-культурных средств и действий. Американские теоретики и специалисты организуют информационные войны для достижения информационного превосходства в интересах национальной стратегии. Сегодня в США создаются мощнейшие центры глобального информационного воздействия на мировую информационно-психологическую среду.

Информационная война – это не только соответствующая информационная техника, но и технологии создания информационных продуктов на основе современных цифровых технологий для воздействия на людей, формирования общественного мнения в отношении тех или иных событий. При прежних средствах воздействия на человека (дезинформация, слухи, провокация) принципиально изменились средства транслирования информации. Они теперь способны доносить любую информацию до аудитории, минуя границы. Использование спутников прямого вещания, других глобальных средств коммуникации позволяет напрямую влиять на население разных стран и регионов. Это придает совершено иное качество процессу воздействия на людей, доведения до них выбранных ценностей и идей. В этих же рамках могут действовать в стране и некоторые некоммерческие организации, поддерживаемые из-за рубежа.

Здесь преследуются цели влияния на эмоции, мышление, принятие решений. И не только отдельных людей, но целых социальных групп и больших масс. Специалисты информационных войн стремятся проникнуть в чужое информационное пространство и установить над ним контроль. Когда запускаются определенные слухи, провокационные сообщения, то эффект от них порой бывает более разрушительный, чем в ситуации социальных конфликтов. Например, в 1995 г. мексиканские финансисты потеряли 6 млрд долл. в течение шести часов из-за распространенного известной мировой информационной системой сообщения о якобы возможном армейском путче в Мехико, которого, естественно, не было. Еще большую угрозу представляют сообщения, направленные на большие социальные группы, на население страны. Сегодня спецслужбы обладают соответствующими технологиями, которые позволяют нейтрализовать угрозы информационных войн. Для этого они изучают особенности информационных ресурсов противника, его технические и технологические возможности ведения информационных войн, обеспечивают защиту информационных систем своей страны.

Вместе с информационными войнами в XXI в. обостряются угрозы цивилизационных войн. С позиций политического сыска опасности таятся прежде всего во внутригосударственных цивилизационных конфликтах. К ним известный западный исследователь С. Хантингтон относит конфликты между крупными группами населения, принадлежащими к разным цивилизациям, но находящимися в рамках одного государства. Могут быть конфликты между «почвенниками» – сторонниками сохранения своей культуры, и теми, кто выступает за перестройку жизни по образу другой цивилизации (в России, например, между славянофилами и западниками), между властвующими и стремящимися к власти группами, склонными к утверждению разных общественно-экономических формаций [7, 324]. Угроза для политической безопасности, национального суверенитета страны сегодня может исходить от тех элитарных групп, которые желают ускользнуть от контроля общества, не стеснены пониманием национальной ответственности, стремятся обрушить систему гражданского согласия. Когда такая элитарная группа, претендуя на статус информационной элиты и владея средствами массовой информации, вырывается из национального пространства и выходит на прямой контакт с иными центрами власти и влияния, то угроза общественной безопасности, угроза цивилизационной войны значительно возрастает.

Если эта война случилась, то победы в ней добиваются чаще всего политическими методами. Но для принятия верных политических решений, впрочем, как и силовых, нужно проникновение вглубь тех отношений, что завязались между противоборствующими сторонами (отношений межнациональных, идеологических, политических, экономических). Это дело политического сыска, который добывает информацию о процессах в «штабах», противостоящих власти, политике и идеологии. Сыск на высоте, когда он препятствует превращению цивилизационной «холодной войны» в «горячую». А когда цивилизационная война разжигает информационную, то органам сыска приходится работать и на этом фронте. И вот здесь настает час передовых информационных технологий, профессионалов социально-психологической борьбы, «паблик рилейшнз», за плечами которых опыт столетий.

Могут ли органы политического сыска предотвратить смену общественно-политического строя в стране и наряду с этим смену власти? История почти не знает таких случаев. И дело здесь в том, что органы сыска – это всегда инструмент власти. Действуя в отрыве от нее, даже суперпрофессионально, они терпят крах. И власть в критические моменты терпит крах, если у нее нет прочных, доверительных отношений со службами сыска. М. С. Горбачев так и не смог за все годы перестройки сделать КГБ своим инструментом. Тонкая трещина, возникшая между ним и Комитетом государственной безопасности по вопросу о методах преобразований, к концу его властвования превратилась в пропасть, в которую его и увлек ГКЧП (так называемый Государственный комитет по чрезвычайному положению). Есть случай и в более давней российской истории. Временное правительство Керенского пало в том числе и потому, что оно, по сути, разогнало профессиональные органы политического сыска, а новую контрразведку (так и не вставшую на ноги) А. Ф. Керенский совершенно не представлял инструментом своей власти. Ленин и ВЧК, напротив, действовали в единой связке, и это единство помогло выстоять власти большевиков в Гражданскую войну.

Органы сыска могут быть инструментом укрепления власти, если она доверяет им вести сыск в своих структурах, пресекая тенденции ее разложения, перерождения лидеров, смены ими идеологических ориентиров. Главным доверителем здесь выступает либо вождь (в тоталитарных обществах), либо закон и традиции (в либеральных обществах). Мировой опыт подталкивает к нетрадиционному выводу: сыск в обществе, в цивилизационных и информационных войнах, не подкрепленный сыском во власти, не гарантирует политическую безопасность страны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.