Андрей Рубанов

Андрей Рубанов

Детский вопрос: «Кто вы?» Как бы вы себя определили? Андрей Рубанов – запятая…? Писатель или бизнесмен, например?

Я не бизнесмен. Я плохой бизнесмен. Я авантюрист, наверное, или игрок. Я никогда одним словом не пытался описать себя. Кто такой Андрей Рубанов – я не знаю.

Звания писателя не фигурирует в этом списке?

У писателей не принято себя называть «писателями». Это все равно, что назвать себя красавцем. Это Сеprея Довлатова слова. И между, нами говоря, этого принято стыдиться.

О своем сочинительстве я помалкиваю в тряпочку. Предпочитаю находиться среди тех, кто не знает, что я делаю. Я и сам до конца не могу воспринимать себя писателем, потому что слишком мало этим зарабатываю.

Наверное, каждому сочинителю хотелось бы поселиться в домике у моря и только писать. Есть такая мечта. Но важно чем-то в это время подпитываться, вокруг что-то должно происходить– Если вы засядете возле моря – однажды вам будет не о чем писать. И вы превратитесь просто в высасывателя из пальца. Таких полно – диванных сочинителей.

Все мечтают о домике возле моря. Чтобы писать и больше ничего не делать. Но, как правило, как только люди этого достигают – писать уже не о чем.

А как вы издали вашу первую книгу – «Сажайте и вырастет»? Слышал, что для этого вам пришлось основать свое издательство. Неужели, вы прямо регистрировали издательство, заказывали печать книги в типографии, развозили и раскладывали по магазинам? Кстати, я вашу первую книгу я в магазине «Москва» купил на полочке «Афиша рекомендует». Или это легенда, потому что самому книгу издать, а тем более продать практически нереально? Полноценная книга отличается от самиздатовской поделки наличием номера библиотечного идентификатора. ISBN. Номер присваивает Книжная палата, но запрос должен быть обязательно от фирмы, то есть – юридического лица. Я купил готовую фирму, она называлась «Триэрс». Что это такое – я не знаю, но название красивое. Далее мои друзья – владельцы частной типографии – помогли мне найти верстальщика и корректора, я подготовил текст, придумал обложку, и книга была издана в декабре 2005 года. Вся эпопея заняла семь месяцев и обошлась в 150 тысяч рублей. Один экземпляр я послал в подарок критику Льву Данилкину, он написал хвалебную статью, и после ее выхода известная оптовая компания «36,6» купила у меня весь тираж. Книжечка, конечно, не является полиграфическим шедевром, но мне за нее не стыдно.

Когда вы с коленки все-таки взяли и переписали книгу набело? Как взялись за перо? Сочинительство – это был мой «план "Б"». В 91 году я восстановился в Университете после армии, год проучился – и ушел, потому что за мои статьи нигде ничего не платили. Это очень било по самолюбию, нищета везде, в том числе – в журналистике… Вы должны помнить то время. Все вдруг обнаружили, что бедны. Я зарабатывал на стройке 130 рублей, а джинсы стоили 300 рублей. Потом друзья позвали меня делать бизнес, который нельзя было отличить от криминала… Или наоборот – это был криминал, который сейчас называется бизнесом… Я разбогател довольно быстро, но в 96-м году попал в следственную тюрьму. Вот так вот 90-е для меня и прошли.

А писательство, когда включилось? «План "Б"» когда созрел? В 14 лет включилось. Я рано понял, кем хочу быть. Поступил на журфак МГУ именно с этой целью. Тогда, если ты хотел быть писателем, ты шел или на журфак, или на филфак. Есть еще такое место, как Литературный институт, но я никогда там не был. Там учат писателей, люди выпускаются с дипломом, где написано…

Профессия – «писатель». Ну, это вообще верх неприличия… Да, ты по диплому выходил «поэт» или «писатель»… Ну не кошмар, оттуда масса прекрасных людей вышла, насколько я знаю. Пелевин там в свое время учился. И Роман Сенчин – выходец из Литинститута.

Итак, расскажите все-таки о подготовке к писательству, пожалуйста?

В 14 лет я начал писать. Писал много. Были ученические всякие подражательные вещи, фантастику там какую-то делал… Потом началась перестройка, я отслужил в армии, вернулся – и увидел, что страны, в которой я вырос, больше нет. Сейчас я понимаю, что пережил момент ярости. Ненависти к миру. Дело даже не во мне лично, а в родителях моих, потому что они нормально жили, работали в школе – и вдруг оказались нищими. Ничего не изменилось, а цены выросли в 10 раз.

Я из семьи сельских учителей. И дед, и бабка – все были учителя. Все в одной школе, в деревне Узуново, это самый юг Московской области. В 13 лет мы переехали в Электросталь. Помню, в тот год, 1982-й, Брежнев умер. Я пошел в 7 класс уже в Электростали. А до этого была деревня. Я деревенский паренек. Я соответственно, был внук директора школы, сын учителей, вся школа была в моем распоряжении. Дед был великий человек – Константин Васильевич Рубанов – автор системы трудового обучения, знаменитый, о нем писали тогда в центральных журналах. Когда он умер, его хоронили две тысячи человек, вся деревня, приехали его ученики.

Вот это совдеповское детство – оно у меня было счастливым, солнечным. Огромная школа, спортзал, библиотека, футбольное поле, хоккейная площадка. Даже тир был. Оранжерея, мастерские– Правда, климат сложный, зимой и летом – хорошо, а вот в межсезонье – нечего делать, очень грязно, ходить тяжело просто было. Эти трактора ржавые, железная дорога, развал, пьянство, индийское кино, семечки, дом культуры… Вот пьянство, воровство – это отложилось у меня навсегда. Поскольку я был учительский сын, то у меня и отношение там к народу к своему сформировалось чисто интеллигентское, некрасовское.

Меня давно волнует вопрос, как один человек с нуля, буквально с обменного пункта валюты, может вытянуть на олигарха? А что сложного – сиди и работай. Тогда люди ко мне приходили толпами. Фонтанировали идеями. Я действительно знаю нескольких людей, которые с обменных пунктов выросли до статуса миллиардера. Лично знаком с некоторыми, но они либо не помнят меня, либо им не до меня, и я как бы и не стремлюсь.

Андрей, скажите, сколько вас в каждом из героев ваших книг? К 100 % приближается? Следует отличать автора от героя. Да, некоторые мои герои автобиографические, но поскольку герой – это отдельный от меня человек, то я соответственно с ним, что хочу, то и делаю. Если говорить об автобиографических книгах, то меня в них на 9/10.

Всегда ли успешна автобиографичность в литературе?

Мои книги никогда не были успешными. То есть, они продаются, и неплохо, но ни одна из них бестселлером не стала. Видимо, слишком жесткие.

Как и в любом другом бизнесе, на литературном рынке нет среднего слоя. Либо ты 150 000 экземпляров продаешь, либо ты продаешь 5 000-10 000. Бывают исключения, например, Захар Прилепин. Ему удалось за счет своей энеprии навязать себя рынку. Вот он тиражами по 30 000-40 000 продается.

У меня тут возникло подозрение что, что «Рубанов» – это псевдоним. Думаю, дай проверю. Смотрю, в газете «Коммерсант» статьи времен еще 2000 года. Действительно, Андрей Рубанов – пресс-секретарь мэра Грозного Гантамирова. Мне нравится моя фамилия. Зачем псевдоним? Псевдоним нужен, если фамилия неблагозвучная или по каким другим причинам он стесняется.

Что успех для вас? В жизни, в писательстве? Я этими категориями не мыслю.

А что для вас деньги?

Деньги – овеществленная энергия человечества, достаточно общепринятый термин. Моя проблема в том, что я их символизирую. Если у меня нет денег, то я этого не выношу, начинаю нервничать, переживать, ищу, где заработать. Они у меня не держатся: зарабатывать умею, а в руках удержать не могу. Раздаю очень много. Не очень много, а практически все. Что для меня деньги? Наверно, это необходимое условие для жизни. Деньги – это знаете что? Это когда близкий родственник заболеет, и надо его лечить. И вот тогда нужны деньги. Вот что-то не дай бог произойдет, а денег нет.

Если страна погрузилась в деньги, то значит надо приручать их, деньги приручать к себе. Или себя приручать к деньгам. А успех? Куда успевать надо? Я самые разные формы успеха в своей жизни видел. Однажды меня из суда привозят в тюрьму, я возвращаюсь в камеру, 130 человек народу и телевизор. В 7 часов НТВ показывает новости, репортаж из суда. А на суд съездить – это страшное дело: возвращаешься измученный весь, грязный, не ел ничего, не спал. И показывают репортаж из суда: Рубанов – руки за спиной. 130 человек в камере, и камера замирает, значит. Я иду от этого телевизора к умывальнику – передо мной народ расступается: «Знаменитый преступник». Такая вот оригинальная форма успеха…

Кто ваш читатель? Как вы его видите? Больше всего мои книги нравятся людям думающим, от 30 до 40, неравнодушным. Женщинам – в меньшей степени. Молодежи – в меньшей степени, молодежь не понимает, она по большей части инфантильна, они очень наивные. Взрослое поколение, старики, тоже читают. В общем, разные люди, но в основном взрослые.

Вы пишете для конкретного читателя, для одного читателя? Не всегда. Вот «Сажайте и вырастет» я написал для себя 17–18 летнего. Если бы я такую книгу в свое время прочитал, она бы мне очень пригодилась.

А кого бы вы хотели видеть среди ваших читателей? Можно персонально.

Не знаю, никогда не думал. Хотел бы более широкую аудитории, чем у меня сейчас. Если говорить о мегаломании, то – я бы хотел всех, большинство. У меня никогда не было цели писать для узкого круга.

Все простое сложно делать. Я не люблю сложную литературу. Тест не должен писаться головой. Только всею природой. Нервной системой, спинным мозгом. Энеprетика, эмоции важнее, нежели какой-то месседж. Есть много авторов, они очень умные, но они анемичны. Если они меня не заряжают, то я перестаю читать их сочинения. Если я хочу умного человека прочесть, я лучше возьму философа и его почитаю. А если умен, но при этом лишен энеprетики – по мне, это плохо. Бывает наоборот: человек пишет плохо, но есть ощущение крика, «вылетающей слюны». Вот «Москва-Петушки», например, это что, шедевр? Или Лимонов? Я не сразу его распробовал. Какие-то там сопли, жалобы. Сначала мне казалось, что он бесформенный, рыхлый, какой-то язык у него– спотыкается все время. А потом понял: он энеprетикой берет. Передача чувства важнее передачи мысли. Это Варлам Шаламов говорил.

Художник нуждается в любви людей, в аудитории, которая его бы оценила, сказала бы:

Что значит «испортил»?

Его книга переогромлена. Скучна. Я ее осилил с двадцать пятого раза. Но не понял половины. Для чего там столько деталей? Говоря профессиональным языком – это заредактированная вещь. Он знал, что ее не напечатают, поэтому он сидел и думал:

Мне интересно как пиарщику: будет ли когда-нибудь вот написана методичка с технологиями информационной борьбы, которую вскользь упомянули в книге «Йод»?

Как пропагандисту мне было легко работать в Чечне. В Москве меня все хотели – приезжает человек от Гантамирова, новости привозит свежайшие, меня рвали на части. И в этом плане мне оставалось только фильтровать: «Об этом я умолчу, а об этом я раззвоню». Теоретическую работу об информационной войне можно попробовать написать, но я вряд ли что-то добавлю к тому, что уже известно. Я всему научился у Лебона, автора «Психологии народов и масс». У меня есть знакомый психолог, он сказал, что, Густав Лебон – это попса, вроде Ломброзо. Но на меня он повлиял. И когда я пытался его рекомендациям следовать, у меня получалось. Потом я еще всяких учебников набрал, по пиару. И все это работало. Когда я говорил политику: «Громче крикни, что ты победил, и все будут думать, что ты победил», – это работало.

Любой пиар и любая реклама – это манипуляция, а манипуляция – это насилие. Поэтому всякий раз, когда мы говорим о пиаре, мы должны говорить о насилии над сознанием, или об информационном насилии. Я, по крайней мере, так к этому отношусь. То есть когда в СССР мы видели рекламу: «Пейте пиво!» – в этом не было насилия над сознанием, согласитесь. А сейчас, когда я вижу рекламу: «Одни открывают дверь, а другие – пиво», – это насилие над сознанием. Нельзя делать такую рекламу, это надо пресекать со страшной силой. Нельзя, чтобы алкоголь имел положительные коннотации, ассоциировался со свободой, с движением.

Вообще я ехал в Грозный, чтобы в Москве пиарить администрацию Гантамирова. Но когда я туда приехал, испытал потрясение. Я не увидел ни одной листовки пророссийской, профедеральной. Информационная война не велась. Там не было газет. Одна газета, «Грозненский рабочий», издавалась в соседней Ингушетии энтузиастами. И были несколько телестудий, местных. В деревне сидит человек с антенной из окна и вещает на пятьдесят домов окрестных, объявления ставит: «поздравляем такого-то с днем рождения…».

Я шел на рынок, видел там какие-то журналы месячной давности, их покупали. Я привозил свежие московские журналы – их у меня из рук вырывали. Я видел информационный голод, когда люди ночью ползли по канавам, чтобы новости по телевизору посмотреть.

У меня есть три правила пиара. Чтобы манипулировать человеком, нужно три вещи сделать:

1. Обратить на себя внимание. Надо как-то выглядеть. Или очень солидно – или, наоборот, клоуном. Это касается не военной пропаганды, а манипуляции, как таковой.

А третье правило?

Никогда не надо врать. Надо говорить только правду, потому что правда может быть разной. Невыгодную правду нужно замалчивать, а о выгодной правде нужно трубить.

Какой еще опыт может быть сугубо отрицательным, кроме как тюрьма, и стоит ли вообще о таком опыте писать, тем самым его популяризуя? Тюремная моя книжечка не есть отрицательный опыт, это история о человеке, каким он может быть. Я писал не о тюрьме, а о том, что человек может делать с собой. Вот Шаламов, он считал, что лагерный опыт не нужен. Любой опыт нужен, но тут надо понимать, что можно прожить жизнь достойно и счастливо и не иметь этого опыта, он необязателен и нежелателен. Но если это в нашей жизни есть, то оно в любом случае будет и в искусстве. Я писал гимн о человеке, а не о тюрьме. Я очень переживал, мне казалось, что книжка моя страшно тяжелая, невыносимая. Я не о тюрьме писал, я не умею писать о тюрьме. Пишешь все время о человеке, и только о нем.

А ваш любимый философ – кто? Ницше. А из русских – это, наверно, Ильин и Лосев. Еще – Гегеля очень люблю, но он… В него надо с головой уходить. Это же про него говорят: те места, которые в Гегеле никто не понимает, сам Гегель тоже не понимал. Его «Философия права» сильно повлияла на меня, на творчество. Гегель писал, что свободы на самом деле не существует, потому что ты выбираешь из того, что есть, из предложенного, из конечного содержания. Это я по памяти цитирую. А так, для проветривания мозгов, Ницше годится лучше прочих, он очень освежает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.